Рассказы разных лет

— Ну а американец этот — слуга тех, кто, несмотря на то что американские солдаты дерутся с фашистами, поддерживает Гитлера против нас. Понятно?

— Но ведь это же измена своему народу, — ошеломленный, сказал Глебов.

— Правильно. Но международному капиталу наплевать на народ. Народ для него лишь средство для получения сверхприбылей.

— Так точно, понятно!

— Ну а этот самый корреспондент явился сюда по приказу своего хозяина, чтобы изъять что-то такое, что, вероятно, может скомпрометировать американских заправил и раскрыть их карты… И это понятно?

— И это понятно, товарищ гвардии подполковник. Что ж теперь будете делать? Посадите этого гада в подвал рядом с фрицевским радистом или отошлете его в штаб?

— Ни то ни другое, — ответил я.

— А как же? — опешил старшина.

— Очень просто. Он — официальный представитель газет союзной нам державы, и никаких явных улик у нас против него нет. Если мы арестуем его, то дело, из-за которого он залетел в Шагарт, станет для нас гораздо сложнее, чем при нем. За ним следят, он ничего не подозревает, в то время как мы многое знаем о нем. Плюсы на нашей стороне.

— Точно! Все правильно, товарищ гвардии подполковник, — обрадовался Глебов.

— Теперь надо одно: чтобы американец ничего не заметил. Для этого держитесь с ним так же, как раньше, пейте с ним пиво, курите его сигары, болтайте о чем угодно, кроме, конечно, этого дела…

— Противно… но раз надо, так надо… будем продолжать дружбу, — сказал Глебов.

— Надо, надо, старшина. Пусть он считает нас дураками, а себя умницей. Посмотрим, как он под конец запоет. А теперь сверните, товарищ Глебов, на главную дорогу, ведите помедленней машину и, сделав за озером круг, возвращайтесь обратно.

Итак, Першинг был прислан сюда в помощь немецким агентам С-41, С-50 и другим. Он должен был помочь им в овладении невывезенным «главным». Если Першинг не сумел сдержать себя при сообщении Глебова о найденном в развалинах «кладе» и, что еще важнее, обнаружил нетерпение увидеть найденное, это значит, что он еще не успел встретиться в Шагарте с агентами Генриха и что сам он не знает, где находится «главное». «Главное» — это бумаги, документы, имеющие огромную, поистине «мировую» ценность и значение не только для гитлеровцев, но и для американцев. Иначе они никогда не решились бы в такое сложное и исключительное время направить сюда своего агента.

Все это было очевидно. Было ясно и то, что близится финал. К сожалению, я не был бдителен, сглупил, и комедия с гробом удалась фашистам. Но… цыплят по осени считают… Поглядим же, господа Першинг, Генрих и остальные, кто из нас посмеется последним!

Под вечер гости вместе с переводчицей отправились в кабаре. Американец вспомнил, что не закончил начатой статьи, и поднялся к себе. Я заперся в своей комнате и почти час работал в одиночестве. Неожиданно меня вызвали вниз. У входа в комендатуру стоял Тулубьев. По взволнованному лицу старика я понял, что случилось что-то неладное.

— В чем дело, Александр Аркадьевич? — пропуская его вперед и закрывая за ним двери, спросил я.

— Да, знаете ли, странное дело, какая-то фантасмагория, — разводя руками, сказал Тулубьев. — Прямо чудеса какие-то. Двадцать минут назад я нос к носу встретил своего бывшего хозяина, барона Манштейна.

— Как вы назвали его? — спросил я, вспоминая, что уже слышал эту фамилию.

— Манштейна. Разве я не говорил вам о нем? Приятеля Володьки Трахтенберга, большого барина и богача. Уехал он отсюда со всей своей семьей еще задолго до вашего прихода и должен быть где-то далеко, в Ольденбурге. Как же он очутился здесь? Одет он был крайне просто — в дешевой, потертой паре, в рабочей кепке на голове. Это он, Манштейн! Когда я остолбенел и остановился перед ним, он, даже не замедлив шага, прошел мимо так, словно и вовсе меня не было. Ничего! Ни удивления, ни беспокойства, ни, наконец, смущения от внезапной встречи. Нич-чего! Я окликнул было его, но трое или четверо горожан, неожиданно появившихся из-за угла, затеяли тут же какую-то ссору и задержали меня, а когда я наконец отбился от них, на улице уже не было моего бывшего хозяина. Но и это еще не все. Этот самый Манштейн был не один. С ним шел какой-то незнакомый мне господин, в сером клетчатом костюме гольф, в серой кепке, с сигарой во рту. А Манштейн, этот белоручка, сноб и богач, нес на плече какой-то чемоданишко, что ли.

Я пристально посмотрел на Тулубьева.

— И разговаривали они, Сергей Петрович, я это ясно слышал, по-английски. Я хотя и не знаю этого языка, но легко, конечно, мог понять, что говорили они по-английски.

— Та-ак! — сказал я. — Опишите, пожалуйста, Александр Аркадьевич, еще раз человека, шедшего с Манштейном.

— Среднего роста, довольно плотный мужчина, с быстрыми, проницательными глазами.

— Он вас видел?

— Да. Когда я окликнул Манштейна, этот господин оглянулся и очень внимательно посмотрел на меня, продолжая разговаривать на ходу с Манштейном.

— Напрасно вы это сделали, но что уж сделано, того не воротишь. А где произошло это?

— На Гогенлоэштрассе, около дома, где сейчас находится бар. Я как раз выпил там чуточку.