Рассказы разных лет

Сопровождаемый до приторности любезным администратором, я дошел до второго ряда и сел около Эльфриды Яновны, быстрым шепотом переводившей корреспондентам диалоги актеров. Два весьма посредственных жонглера проделывали наивные и плохо отработанные номера; после них под шумные возгласы и аплодисменты зрителей выбежала артистка в коротком детском платьице, в белых носочках, с широко открытыми ясными глазами. Она мелодичным голоском ответила на приветствия зрителей и, гоняя взад и вперед по сцене большой обруч, стала напевать какую-то детскую песенку. Я в бинокль посмотрел на нее. Это была женщина не первой молодости, но еще не потерявшая обаяния, к тому же ее платьице, носочки, коротенькие косички производили со сцены впечатление невинности и детского простодушия. Зрители, любимицей которых, по-видимому, она была, встретили ее восторженным ревом. Артистка, напевая детскую песенку о двух котятах, вдруг проскочила сквозь обруч и, продолжая петь, стала, играя с обручем, делать такие телодвижения, что я невольно отвел в сторону глаза, а корреспондент Рудин открыл от удивления рот. Мы молча переглянулись, но зрители, словно вспрыснутые живой водой, в восторге бурно затопали ногами. Женщины, хохоча и деланно отворачиваясь, махали артистке платками. Несколько букетов полетели на сцену. Девушки, красные от смеха и возбуждения, что-то кричали актрисе, а она все с тем же невинным лицом девочки, потряхивая заплетенными косичками, мелькая носочками и панталончиками, выделывала крайне двусмысленные и откровенные па, продолжая напевать простодушную песенку о двух маленьких котятах.

— Не удивляйтесь, это здесь ценится выше всего. Ни один актер или актриса не найдут себе признания и ангажемента, если в их репертуаре нет хотя бы двух-трех подобных номеров, — спокойно объяснила переводчица.

Нам было неловко смотреть ей в глаза, но, к счастью, артистка закончила свой номер и, раскланиваясь под вой и гул аплодисментов, убежала за кулисы.

Последним номером было появление толстого, одетого в шелковый цилиндр и фрачную пару артиста с моноклем в глазу и дымящейся сигарой в уголке рта. Он галантно и свободно раскланялся с публикой. Видимо, это был комик, общий любимец и приятель, по крайней мере, половины этого зала. Комик выступил с глупейшим, пошлым номером, снова вызвавшим горячее сочувствие зрителей.

— Вот и все! — поднимаясь с места, сказала переводчица.

— Да-а, удовольствие ниже среднего, если не сказать сильнее, — криво улыбаясь, сказал Миронов. — И вульгарно, и пошло, и черт его знает что еще!

В моем «опеле» могли поместиться только три-четыре человека, нас же вместе с переводчицей было шестеро. Ночь подходила тихая, ясная, такая, какие у нас на юге бывают в сентябре. Большая луна поднималась над домами. Мне не хотелось сразу же возвращаться к работе и делам.

— Кто хочет вместе со мной пешком прогуляться до дому? — спросил я.

Рудин и Миронов охотно согласились, а Запольский, переводчица и фотокор Володя сели в машину.

— А вы подождите здесь, товарищ гвардии подполковник, я быстро слетаю до комендатуры и через десять минут вернусь за вами, — сказал шофер, заводя мотор.

— Не надо, мы с удовольствием прогуляемся по этой благодатной теплыни, — ответил за меня Миронов.

И мы пошли.

Спустя минуту нас обогнал «опель», из которого показался Володя, помахавший нам рукой.

Позади еще шумела расходившаяся по домам толпа. Наступал запретный час. В десять часов движение населения по городу прекращалось. Откуда-то издалека тепло, задушевно и тихо донеслась до нас песня:

Ревела буря, гром гремел,
Во мраке молнии блистали…

Немецкий город молчал. Стихли шаги спешивших по домам горожан, а русская песня все еще звучала. Когда мы подходили к Кайзерштрассе, в конце которой находилась наша комендатура, я услышал торопливый топот. Мы остановились под деревьями, рассаженными вдоль тротуаров. Несколько солдат выбежали из-за угла, комендантские повязки темнели на их рукавах. Они остановились, озираясь по сторонам и вглядываясь вдоль пустынной улицы. В стоявшем впереди человеке я узнал Глебова.

— Кого ищешь, старшина? — выходя из тени, спросил я.

— Вас, товарищ гвардии подполковник, — даже не удивившись моему появлению, коротко сказал Глебов. — У нас чепе произошло, несчастье, — негромко произнес он.

— Что именно?

— Автомобиль ваш потерпел аварию. На всем ходу перевернулся, мотор взорвало…

— А люди? — в один голос спросили мы.

— Один из товарищей, — показывая на корреспондентов, продолжал старшина, — убит. Шофер тоже, наверно, помрет, а переводчица лежит без памяти, то ли оглушена, то ли испугалась. Сейчас их всех в госпиталь переносят, а я за вами побежал.

— Вы не знаете, кто именно убит из корреспондентов? — дрогнувшим голосом спросил Миронов.

— Тот, что помоложе, который коменданта «лейкой» снимал, — сказал Глебов.

— Володя, — тихо произнес Рудин.

И я вспомнил смеющееся лицо фотокора, когда он всего полчаса назад, обгоняя нас на «опеле», помахал нам рукой.

— Чем вызвана авария? — спросил я, убыстряя шаг.