Рассказы о животных

Когда он перестал интересоваться погодой? Смотреть на Яндексе, Гисметео? Осадки, сила ветра. Дневное колебанье температуры. Когда внезапно стало все равно, как путнику, завязшему навеки в невидимой на карте точке океана, что будет через час, два, десять, завтра или послезавтра? Все то же самое. Несокращаемое, несжимаемое, неизбывное однообразие. Всех мыслимых размеров, форм и наименований.

Когда он даже утром перестал с волненьем подходить к окну? Узнать, увидеть, что там? Дождь, гололед или же ветер, сгибающий, как шеи, верхушки тополей? Давно, очень давно. Тогда, когда в гостинице «Новокузнецкая» еще были коридорные на каждом этаже. В две тысячи четвертом или пятом? Что-то такое, наверное. И он, едва заехав в семь или восемь вечера, после внезапного звонка: «Папа, мамы до сих пор нет дома!» – в двенадцатом часу пошел сдавать комнату.

– Куда вы? Что-то такое прямо срочное? Вон в городе как воет, а на трассе, наверное, вообще пурга.

Пурга, и ночь, и стылая снежная каша вместо дороги от поворота на Костенково до сдвоенных радиовышек на Степном. Сорок километров, которые просто надо преодолеть. Закрыв глаза, открыв, мертвым или живым. Это не важно. Саму необходимость ехать, двигаться нельзя ни отложить, ни отменить, можно лишь выбрать степень риска. Ну, например, не обгонять в тумане.

В таком вот, как сегодня. Всеобъемлющем. Все затопившем после ночи, отменяющей бабье лето, с зябким морозцем на неровной почве и гладкой поверхности реки. Широкой, плотной, темной ленты Томи, которая, кажется, вся в трепетном порыве негодованья от перепадов температуры перешла в пар, как молоко из детской кастрюльки, полезла всей своей водой в небо, облаком стала, но не настоящим, а куриным, слепым и нелетающим. Повисла, застопорилась, расползлась по холмикам, заборам и ветвям, и будет теперь душить парною, сердитой спесью все окружающее до самого полудня, покуда солнце, желтое хамло, не загонит обратно в естественное русло.

Тяжко, дистанцию и расстояние пытаешься оценивать по теням, что возникают в отсветах и бликах от встречных фар. Совсем чуть-чуть. Пять метров, пятнадцать. Теперь все двадцать пять. А здесь, в низиночке, как будто лбом уперся. Стена, из-за которой встречная машина вываливается внезапно, словно соседский молоток, быстрее звука самого удара по гвоздю.

Нет, обгонять решительно нельзя. Но, между тем, именно это, несомненно, собирается сделать тот, кто уже минут десять держится сзади. Догнал, пристроился и быстро заскучал. Так хорошо и просто ехать на чужом хвосте. В створе мерцающих, не тонущих в бездонном молоке, малиновых габаритов. Но скорость… Полтинник, даже сороковник, такая черепашья, слепоглухая осторожность выводит из терпения. Выводит, раздражает, бесит, и это ощущаешь, физически, по тому, как сзади начинают подергиваться, плескаться, желчь фар то вправо утечет, то влево, то прямо на затылок накатится. Сейчас… И точно…

На взгорке, где всегда прозрачнее, где что-то можно различить или хотя бы представить с большою степенью правдоподобия или же соответствия реальности, нервные желтые пузыри сзади резко меняют ряд и начинают жечь уже на встречной. В сизой мутной влаге мимо Игоря проплывает ярко-красный «логан» с белой оренбургской крышей. Плотной, искрящейся в сегодняшнем мороке всех мыслимых оптических иллюзий, и в самом деле как будто бы пушистой шалью-шапкой.

Где-то он, этот «логан», всю ночь стоял, в каком-то открытом и сыром месте, если иней, просоливший всю округу, лег на его крышу не легкой серой пыльцой, а настоящим плотным снежком. Простояла, промерзла «реношка», и вот теперь наверстывает…

Летит. Благополучно выполнил маневр, встал перед Игорем и на спуске, на долгой, длинной прямой оба поплавка уже его габаритов стали быстро тонуть, захлебываться, растворяться в разъедающем все, поглощающем киселе раннего утра. Еще мгновенье, два и даже тень беспокойного «логана», последние искры его огней окончательно доест известковая муть. Проглотит. И хорошо. Игорь останется один. Пускай не в поэтической сливочно-кремовой башне, в глубоком соляном колодце, в едких парах и взвеси, но все равно один. Вне жизни, вне тоски. Людей и дел.

Он совершенно точно не тормозил. Умирающие глаза красных габаритных огоньков «рено» в последнюю секунду не расширились, не вспыхнули отчаянными ваттами. Просто весь иней с его крыши в одно мгновение сотней тысяч брызг прошил пространство. Прострелил десять-пятнадцать метров перед капотом Игоря. Как будто бы машина впереди не с металлическим мертвым препятствием схлестнулась, а с птицей. Сошлась на встречных курсах с огромной, ширококрылой и веером белых перьев засыпала дорогу за собой.

Игорь инстинктивно взял вправо, ушел на обочину и не воткнулся в красный замерший посреди полосы багажник. Встал рядом с человеком, который зачем-то, почему-то захотел забрать у него нечто ему, Игорю Валенку, предназначенное судьбой. Легко, по-хулигански вырвал из рук быструю смерть на дороге.