Рассказы о животных

И день за днем, и день за днем плотнее делается, толще белая безвоздушная среда, которая затапливает мозг, как образцово единообразный, густой и плотный слой жира над красным мясом в банке тушенки. Кажется, умер. Спекся, как эта обреченная на вековой анабиоз говядина. Волокна, некогда сжимавшиеся, разжимавшиеся, горы сдвигавшие, моря. Оборваны, порублены, уложены, залиты, запакованы. Круглая банка в идеальной среде без трения может теперь катиться бесконечно, сколь угодно долго.

Но вот не идеальна, не совершенна среда, окружающая водителя, особенно в Киселевске, городе – лоскутном одеяле из районов, райончиков, кусков, кусочков, больших и маленьких плевков всех видов, форм, расцветок, и непонятно отчего, зачем вдруг тормозишь и останавливаешься. Где это, что? Штакетник, кусты сирени и крапивы, ночные искры угольной крошки на дневной земле… И голова щенка, уже изрядной, без пяти минут большой сизой собаки с губами черными и черной пастью немедленно просовывается в открытую водительскую дверь.

Вся ясно, все понятно. Дальние горы… Дзержинского, Толстого или Маяковского, кто разберется в этих горбах и заворотах? Да и не в географии дело чужих равнин, полей и рек, а в психологии, физиологии своей собственной. Просто заметил после полутора– или двухмесячного перерыва эту живую мерлушковую плоть, растущую, мужающую у дороги, и тормознул. Словно товарища увидел или признал. Как это в рюмочной, наверное, бывает у двух всегда сидевших в разных углах завсегдатаев. Время пришло узнать имя друг друга. И род занятий, и беду.

А щенок, большеголовый увалень, между тем толстыми, колбасными передними лапами влез на порожек и морду пыльную, зубастую сует едва ли не в лицо сидящему за рулем Игорю. Почему он такой дружелюбный? С рождения здесь, у дороги? Запомнил машину? Да нет, была другая. Значит, водителя, водителя, однажды объехавшего мать? Безмозглую серую суку?

«Глупости, – думает Игорь, – глупости, какая у него может быть память или беда? Полугодовалого, широкогрудого и крепконого, пахнущего ветром и сажей. Неправильное черное яблоко на шее. Пятно большое и два ассиметрично справа и слева на груди».

«Отмыть, – внезапно приходит в голову простая мысль, – выгнать глистов, привить… Конечно, это так просто, он сам в салон запрыгнет, только помани… И может быть… быть может, это окажется куда сильнее, куда надежнее заклятий и проклятий давно ушедших в небытие людей… живое существо в доме, постоянно, всегда… нечто надежное, такое, что не станет косметологом, не сойдется с шофером-немцем и не пообещает уехать зимой в Германию рожать детей…»

Игорю кажется, что он видит свое отражение не только в холодном масле собачьих глаз, трогательно обведенных темной каймой, но и на мокром медвежьем, прямоугольном, как молоток, кончике носа.

«А если это чья-то собака, чужая, окольцованная… Просто не ездить здесь больше никогда, отныне не вертеться в этих закоулках имени Олега Запотоцкого, а дуть по-валенковски прямо, всегда и неизменно прямо по улице Транспортной, переходящей в Ленина, одно кольцо, второе, и та же дорога на Красный камень…»

Внезапно на другой стороне узкой улицы, словно столкнувшись с поездом, отчаянно скрипя колодками и всеми углами жестяного тела, осаживается под знаком остановки местная маршрутка. И все. Мохнатый бочонок точно порывом ветра относит от протянутой уже к нему ладони. Еще секунду колеблется, еще глядят на Игоря блестящие, как солидол, глаза, но когда в довершение обвала с треском, как будто разрываясь пополам, раскрылась еще и гармошка автобусной двери, срывается. Уже не размышляя, большой щенок кидается прочь, вверх по кособокому плечу обочины. И только там, метрах в пяти, на взгорке, не разжимается клубок, а замирает. Весь слух и зрение.

После того как, дернувшись и взвизгнув в последний раз, маршрутка отвалила, Игорь не уезжал еще минут десять. Молчал и ждал, но пес назад не шел. Должно быть слишком уж ошеломляющей показалась прелюдия к человеческой ласке. Эффект протянутой к мохнатой морде, глазам, ушам руки.

Уже подъезжая к АБК шахтоуправления «Филипповское», Игорь подумал, что с Алкой такое никогда бы не случилось.

– Ты знаешь, – она, бывало, говорила ему с каким-то удивительным недоумением и жалостью, – есть вещи, которое надо делать быстро. Мгновенно и, главное, не думая, совсем не думая, а вот вы, Валенки, вечно в сомненьях, колебаньях, оценках. А так, чтобы раз, два, и все, не размышляя, махом, как это бывает у счастливых, легких людей, – нет, никогда…

– Ну объясни, ну объясни мне, почему ты такой пуд ума… пуд ума и ни фига не пистолет…

«И все-таки однажды… может быть… – решает Игорь, – почему нет, попытка номер два, ведь я маршрут свой не меняю, все так же буду ездить, как показал однажды Запотоцкий… Кутоново, Афонино и Дальние горы… Только с собою взять чего-нибудь съестного, его ведь наверняка прикармливают, что-то дают или бросают вот так же, остановившись у обочины… конечно, иначе чего бы он с такой готовностью кидался в случайную открывшуюся дверь…»

* * *