Рассказы о пережитом

— Видимо, вы отметили, что мой бывший директор отличается гуманизмом. Гуманизм, как я предполагаю, служил ему ориентиром в самые критические моменты жизни. Но, как мне кажется, только этим все объяснить невозможно. Было и кое-что другое. Это, на мой взгляд, и является одной из причин такого «разного» поведения. Вы его видели и знаете — Денков человек очень маленького роста. У большинства таких людей развивается комплекс неполноценности. Нечто подобное наблюдалось и у меня. Быть может, поэтому он всегда ходил на носках, с высоко поднятой головой и заложенной за спину левой рукой — так он казался себе выше ростом. По той же причине, думается, он согласился на директорский пост, хотя фашизм не принимал. Все же директор — это ди-рек-тор! Это означало в чем-то быть главным, быть выше! Убежден: он не совсем ясно представлял то, какую роль отводят ему фашисты, не догадывался, что они потребуют произносить речи, о которых упоминалось выше. Содержание этих речей ему было не по сердцу, потому что — это я хорошо помню — каждую из них он начинал без всякого желания. Но на трибуне он чувствовал себя выше ростом. И действительно, будучи талантливым оратором, Димитр Денков начинал неохотно, но постепенно преображался, у него появлялись голос Демосфена, жесты Катона, уверенность Александра Македонского..

Кроме того, низкий рост, проявленная к нему природой несправедливость заставляли его подсознательно ненавидеть любую несправедливость. Неосторожные восклицания: «Вот придут русские — все встанет на свои места!» — были причиной, как мне казалось, именно этой ненависти.

Она же, в конечном счете, взяла верх при встрече с моей матерью: «Впрочем, как им не быть коммунистами, когда парни живут в бедности, голодают!»

То же самое и на суде. Стоя у массивного судейского стола, он чувствовал себя таким маленьким, как никогда прежде. И от него требовали стать еще ниже, опуститься до того, чтобы помочь набросить петлю на шеи своих учеников. А они — дети, не жившие еще, не любившие. Ведь это такая несправедливость! И вновь наружу выплеснулась ненависть — яростная, непримиримая: «Господа судьи, зачем вы отняли у меня цвет гимназии?»

Потом необходимо учитывать и другое — условия того времени. Припомним: малодушные пытались заставить себя поверить в право неправых и, поверив-не поверив, становились доносчиками. Где надо и не надо трусы орали «хайль!», охраняя собственное спокойствие и спокойствие мракобесов. Бесхитростные люди устремлялись к высоким постам, пытаясь стать таким образом «личностями». Мудрые снисходительно улыбались, пока их не спрашивали, над чем это они посмеиваются. Сколько же оставалось тех, кто не согнулся под тяжестью того времени?

— Давайте не будем о грустных вещах! Сейчас меня интересует Денков. Я настаиваю на том, чтобы вы его не трогали. Ведь он способный химик, не так ли?

Элинский встал.

— Напишите все, о чем вы мне рассказали, и отошлите нам. А мы все обсудим и решим!

— Конечно, напишу! Но очень хотелось бы знать, как вы поступите!

Кадровик одернул пиджак, застегнул «молнию» на папке, подал на прощанье руку и вышел. Дней через десять мне позвонил директор завода, на котором работал Денков: «Вы просили сообщить, как мы решим вопрос. Не беспокойтесь, ваш бывший директор остается работать на заводе!»

ТЕНЬ

Тридцать лет прошло с той очной ставки. Тогда я впервые догадался, что зло отбрасывает тень. Был я самоуверен, ибо считал, что способен различить зло в шаге от его тени. Хорошо еще, что все сложилось именно так, а не иначе — трудно бы мне пришлось. Хотя и без того было не сладко — допросы ночи напролет, резиновые дубинки, удары сапогами в живот…

Один из полицейских расхаживал из угла в угол, второй — устроился за столом, а третий прислонился к батарее парового отопления. Я из последних сил старался держаться на распухших после побоев ногах — не хотелось, чтобы с полу поднимали пинками. Настенные часы показывали два часа ночи, трое полицейских продолжали задавать одни и те же вопросы, упорно связывая их с незнакомым мне Йочко. Кто такой был этот Йочко — и по сей день не знаю. Не удивлюсь, если он впоследствии погиб «при попытке к бегству» или был выпущен из полиции и где-то затерялся. Но и теперь, как бы он ни изменился, я бы узнал его, да и тех полицейских молодчиков тоже. Ведь он был тенью зла, а они — самое зло.

По мнению допрашивающих, Йочко был моим соучастником. Поэтому меня и не оставляли в покое ни днем, ни ночью. Задав последний из постоянно повторявшихся вопросов, они возвращались к первому, и все начиналось сначала. Я отвечал автоматически, думая о своем, хотя и это касалось допроса. «Почему они так упорно возвращаются к вопросу об этом Йочко? Наверное, убеждены, что находятся на верном пути. Значит, располагают данными. Но какими?»