Рассказы о М. И. Калинине

Кузнец Филипп Корнеевич, по прозвищу Корень, хозяин этой немудрящей мастерской, только что плечист, бородат да норовист, мастер же плохой. Надо, не надо, кричал:

— Давай, давай навешивай! Поднимай молот повыше, небось сила есть!

— А это всё равно ни к чему,— отвечал Калинин.— Поковка не прогрелась: вязкости нет. Металл в горне только засветился, а вы уже кладёте на наковальню.

Филипп Корень сморкался, тёр багровый нос.

— А как надо?

— А так: спелую вишню держали когда-нибудь на ладони? Так вот, по цвету этой ягоды и познаётся железо под молотом.

— Ишь ты, ягода! — Хозяин почесал в затылке под бараньей шапкой.— Подержу на огне и подольше, только ты молотом ладь.

— Продержите добела — металл искрошится.

Филипп Корень растерялся.

— А ну, стань на моё место.

Калинин передал ему пудовый молот, подался к горну. Переворошил уголь, пустил мехи. По профессии он токарь, но и кузнечное дело ему было знакомо. Как только довёл брусок железа до цвета «вишенки», сердце забилось в груди, заиграло: враз посыпались во все стороны искры.

Хозяин для спорости дела отдал подручному свой кожаный фартук.

— Не видя тебя на деле, я сулил в месяц трёшник, а увидел — с полтиной положу,— сказал он.— Работай на доброе здоровье, а я пройдусь до чайной.

Другим днём, придя на работу, Филипп Корень, крестясь, отвесил несколько поклонов на восходящее солнце.

— А ты что же, неверующий? — спросил он Калинина, любившего перед началом дела покурить.

— Давно не верю. С детства…

— Вот таких бог и наказывает. Нанял тебя, а не спросил: откуда ты, коль не тайна?

— Не тайна. Из Питера, путиловец.

— А-а-а, понятно…— протянул хозяин.— Не ты первый, не ты последний в наших краях.

— Может быть, и последний. Как сказать… Времена меняются…

Филипп Корень, насупив густые брови, сверкнул глазами на Калинина.

— Выходит, мастер-то с душком и щетинкой?

— Какой есть.

— Уходи от меня. По лету тут крестьяне будут из соседних деревень с лемехами да с ошиновкой колёс, а ты им, чего доброго, про царя да про нашего брата… Пока дело далеко не зашло, расстанемся подобру-поздорову.

— Оседать я здесь не собираюсь, Филипп Корнеевич. Расстанемся так расстанемся.

Хозяин сходил в чайную, выпил. Придя оттуда и увидев Калинина с дорожным мешком, изменил своё решение, стал удерживать:

— Заказ тут мне перепадает от купца одного… С завитушками решётку сделать на могилу его супруги. Прошлым годом почила.

— Сколько с него берёте?

— Это моё хозяйское дело. Хоть бы две красненьких.

— Пополам — тогда останусь.

Филипп Корень поперхнулся.

— Куда же ссыльному такие деньги! Мне вон кузницу бы перестроить.

— А у меня семья осталась на родине без помощника.

Хозяин покряхтел и согласился.

Работали, не отходя от горна. Мехи беспрерывно дышали на огонь. Калинин то и дело бросал горячее железо на наковальню, а Филипп Корень ладил пудовым молотом. Слышалось далеко, будто приговаривал кто-то: «Так и надо, так и надо, так и надо, так и надо!..»

На улице холодно, однако тому и другому приходилось утирать с лица пот. Вздрагивали стены кровли, только чурбан под наковальней, врытый в землю, стоял насмерть. Отлаженные на полукруг детали одна за другой переносились в огромный чан с водой и там, как бы сердясь, шипели. Трубы набивали песком, а затем накаливали, чтобы при гнутье не было трещин.

А как только решётка с завитушками была поставлена, Калинин простился со здешними крестьянами и ушёл из Мяндусельги в городок Повенец.

Повенец — свету конец

— Важный квартирант у меня будет. Из Питера,— говорила соседям хлопотливая Авдотья Родионовна Юшкова.— Жильца, милые, ещё в глаза не видела, а деньги за постой уж получила.

Хозяйка побелила печь, помыла пол, постелила тряпичные полосатые дорожки. На окна повесила ситцевые занавески.

Прибыл питерец сюда в весеннюю распутицу, измучившийся, простудившийся, с резкой болью в сердце.

Это был Михаил Иванович Калинин.

Первые дни он лежал в постели и слушал товарищей, отбывавших ссылку в Повенце по второму и третьему году.

— Камня и воды здесь много, а хлеба мало. Питается народ рыбой да загнившей от сырости картошкой. На праздник к обеду заяц-беляк, вот и всё. Кругом озера, болота и глухие топкие леса. Одним словом, стреножены мы. Не зря говорят: «Повенец — свету конец».

Приподнимаясь в постели, Калинин со свойственной ему горячностью возражал:

— Надо одно понять: мы борцы за рабочее дело. И куда бы нас ни загнали, в каких бы условиях мы ни оказались, не сдаваться. Революция не за горами. На наше место стали другие. А мы отсюда, издалека, должны помогать им.

— Бежать надо, Михаил Иванович,— советовали друзья.

— Кто может — бегите. Но об этом не говорите вслух. Полицейских и здесь не меньше.

В дом вошла соседская девочка Любаша, быстрая, проворная, успевшая за какие-нибудь минуты сбегать в лавку за спичками и махоркой.

— Вот спасибо,— смягчившись, сказал Калинин.— А у меня книжка для тебя, Любаша, есть. Про царевну-лягушку.

Девочка от книжки отказалась:

— Буковки я знаю, а читать не умею.

— Грех невелик, я тебя научу. Каждый день по часочку будем сидеть над букварём и задачником.