Разве это не будет наилучшей помощью своей пехоте?
Разве за такую инициативу начдив осудит его? Конечно, нет! Наверняка одобрит и, безусловно, будет доволен!
И Котовский твердо решил наращивать темпы рейда по тылам петлюровских и перемыкинских отрядов.
Комиссар и начальник штаба полностью разделяли решение комбрига и горячо одобряли намечаемый удар на Проскуров.
Котовский быстро настрочил записку на крохотном листочке бумаги и, разбудив гонца, поторопил его обратно в дорогу. Хлопец поблагодарил комбрига за хлеб-соль, сунул за пазуху краюху хлеба и пару яблок, слегка ссутулился, шагнул через крыльцо веранды в ночную тьму и тут же исчез.
Котовцы подошли к Проскурову перед рассветом.
Город раскинулся перед ними в напряженной тишине.
Только на станции пыхтели паровозы, посвистывали маневровые «кукушки» да скрежетали передвигаемые составы. На главных путях стояли в три ряда эшелоны с петлюровской пехотой, на открытых платформах торчали десятки зачехленных орудий.
Котовский остановил бригаду у железнодорожного переезда и вызвал Вальдмана.
— Пошли на станцию пару надежных ребят, одетых в петлюровскую форму. Пусть поглядят там хорошенько и скорее назад, — дал задание Котовский и отпустил командира.
Вальдман решил выполнить задание сам. Он юркнул в ближний сад, снял с папахи красноармейскую звездочку и вскоре очутился на привокзальной площади.
Он обошел вокруг здания вокзала, заглянул в пустые, освещенные керосиновыми лампами пассажирские залы и вышел на перрон. Здесь сновали петлюровские солдаты с котелками в руках из только что подошедшего эшелона со стороны Волочиска. На путях смазчики постукивали длинными молотками по колесам вагонов, дежурный по станции в старенькой красной фуражке горбился возле колокола и поглядывал на часы. Было похоже, что один из эшелонов того и гляди тронется на восток.
Вальдман снова вышел на площадь и, сдерживая стремление как можно скорее доложить комбригу о виденном, деловито и спокойно, чтобы не вызвать подозрения у петлюровцев, пошел к привокзальному скверу.
Здесь он проник через лазейку в заборе в тот же сад, из которого начал разведку. А через минуту-другую уже докладывал Котовскому об эшелонах.
Командир батареи Просвирин тем временем окопал свои пушки позади оголенного ветрами сада и ждал сигнала комбрига.
Выслушав Вальдмана, комбриг позвал Просвирина.
— Ну как, готово у тебя? — спросил его комбриг, нагнувшись в седле.
— Батарея к бою готова, товарищ комбриг, — доложил Просвирин. — По скольку штук на ствол прикажете?
— По двадцать снарядов на орудие, на высокий разрыв, — сказал Котовский. — Крой беглым, папаша!
И Просвирин побежал к батарее.
Первый полк стоял поодаль и был готов к броску на главную улицу города. Второй полк во главе с Криворучко шел в обход города, на перехват петлюровцев.
Котовский отъехал со штабом в сторону и обнажил клинок. Просвирин махнул рукой, и батарея оглушительно рявкнула изо всех четырех стволов одновременно, затем повела методичный огонь, снаряд за снарядом, с хронометрической точностью.
Город загудел, заохал. Солдаты гарнизона вскочили на ноги, заметались по дворам, по улицам. На вокзале поднялась паника. Тронувшийся было эшелон резко затормозил, и вагоны с грохотом и скрежетом полезли друг на друга. Сотни петлюровцев выскакивали из теплушек и разбегались во все стороны. Из ближнего сада вырвалось несколько петлюровских двуколок, нагруженных ружейными патронами, и промчались мимо Котовского к переезду. Там их перехватили кавалеристы Вальдмана и пристроили в хвост своего эскадрона.
— Опять трофеи ни свет ни заря, — буркнул вахмистр Митрюк и кисло посмотрел на Вальдмана. — И откуда они только берутся на мою голову?!
— Всякое даяние — благо, — рассмеялся эскадронный и весело посмотрел на ошалевших ездовых.
Вахмистр подъехал к двуколкам, сердито поглядел на петлюровских погонщиков и задвигал желваками.
— Поедете за мной следом. И не вздумайте отставать, — погрозил кулаком, — не то я из вас мигом бурдюки сделаю!..
Котовский взмахом сабли дал сигнал Шинкаренко.
Командир полка поднял руку и с места в карьер поскакал вперед, увлекая за собой эскадроны. Под напором ветра звучно захлопало красное полотнище полкового знамени, тяжко застонала земля под лошадиными копытами. В стоне этом не было слышно ни конского храпа, ни лязга оружия, ни звонкого клекота колес пулеметных тачанок. Все слилось в один протяжный гул, грозный и неукротимый, словно разбушевавшаяся стихия. А когда эскадроны один за другим выплеснулись с полевой дороги на булыжную мостовую и с гиком и посвистом помчались по главной улице к центру города, цокот копыт наполнил Проскуров неистовым ревом, словно на улицы города хлынули потоки воды.