Рассказы о Котовском

Мне льют спирт в рот, и он огненной струей разливается по груди. Тут только я вспомнил, что давно ничего не ел. Мишка сует мне в рот сырую картошку. Я грызу ее с аппетитом, и слышно, как на зубах хрустит песок.

У Мишки очень хорошо. Меня кладут на пулеметную тачанку. Подходит Соня, жена взводного командира. Ее муж, слабенький мальчик с голубыми глазами, везет ее от самого Каменца.

Соня всплескивает руками и говорит сокрушенно:

— Ах, как же вам надо побриться!

Я побрился. Переодетый и умытый, лежу возле ручного пулемета. Подушки нет, но как удобно положить голову на круглую обойму «льюиса».

Обоз идет совершенно беззвучно по густому и мягкому песку, как будто по воде. Только изредка где-нибудь заскрипит колесо.

Сзади раздается ружейная и пулеметная стрельба. Наверное, конный разъезд петлюровцев налетел на хвост обоза.

Отходили бессарабцы от костров, забирались в гущу леса и усаживались на пнях. С запада, из-за Днестра, дул теплый ветер. В нем были запахи бессарабских виноградников, дозревающих кукурузных полей, родной дым покинутых и. разрушенных очагов. Бессарабцы жадно вдыхали в себя воздух, пахнущий пряными запахами осени…

Ночью бессарабский эскадрон был в заслоне. Четыре часа мы двигались медленно во мраке ночи. Потом взошла большая круглая луна. Лошади пристали… Мы должны были сойти на песок и тянуть коней под уздцы. Так двигались мы сквозь лес при свете луны — шестьдесят человек и шестьдесят лошадей. Люди, кроме тяжести пятнадцати бессонных ночей, тянули за собой скелеты коней, обтянутые кожей.

Этой ночью было удивительно жарко и душно, хотелось пить.

Впереди нас в лунном свете на лесной поляне мелькнул одинокий колодец. Осторожно пробираясь сквозь чащу и оглядываясь по сторонам, мы выбрались на поляну. С другой стороны колодца прямо против нас из кустов показались какие-то вооруженные люди. У них было большое черное знамя, и на нем было написано смешными синими буквами «Мы горе народов утопим в крови». Это были махновцы.

Тогда мы остановились. Люди против нас тоже остановились и взялись за винтовки. Дула винтовок медленно поднимались и останавливались на уровне наших лиц. Мы тоже подняли свои винтовки. Между нами был колодец, в колодце была вода. За нашими спинами тихо стояли измученные лошади.

Один из махновцев тряхнул чубом, взял винтовку под мышку и медленно двинулся к колодцу. За ним двинулись остальные… Мы тоже опустили оружие и стали приближаться. Там в середине поляны при свете луны мы, не глядя друг на друга, опустили ведра в колодец. Первая вода, вылитая в желоб, досталась рыжему жеребцу одного из махновцев.

Давясь от жадности и вздрагивая впалыми боками, лошадь начала пить и сейчас же, тяжело свалившись на землю, забилась в конвульсиях. Раньше нас здесь побывали петлюровцы, они вели с нами «малую войну» — вода была отравлена. Тогда махновцы и мы стали медленно расходиться в разные стороны, откуда пришли.

У врагов было два пулемета. Они тащили их по земле. Мы крепко схватились за эти пулеметы, Молча, стиснув зубы, мы тянули в одну сторону, махновцы в другую. Мы очень устали, стрелять никто не решался, между нами не было сказано ни одного слова. Мы оказались сильнее, и пулеметы остались у нас.

Так мы шли до рассвета. Водой нас напоили только утром, на лесных хуторах, где мы догнали бригаду.

Через два дня мы были в Житомире. Красные части с двух сторон ударили по этому городу и выбили оттуда противника.

Так после двух недель похода сквозь пески, окруженные со всех сторон врагами, мы, наконец, соединились со своими товарищами.

Поздно вечером, измученные, но умытые и переодетые в чистое белье — первый подарок Москвы, — мы пили чай в гостиной мещанского домика. Неподалеку был вокзал, там гудели паровозы. Поезда уходили в Москву. Москва существовала, и советская власть в ней — тоже.

Кроме меня, в комнате было двое грузный Котовский и командир первого полка Ваня. В руках у нас были желтые и розовые листки, густо усеянные печатью, — первые московские газеты, которые мы видели за несколько месяцев.

Там были напечатаны новые для нас фразы, новые лозунги «мировой империализм», «дайте хлеба армии», «все на продовольственный фронт», «промышленность должна жить для обороны»…

Нас угощала чаем хозяйская дочка, худенькая девушка в открытом платьице без рукавов. Ее беспокойные глаза горели любопытством, она просила нас:

— Товарищи, расскажите же что-нибудь про войну!..

Хозяйская дочка напомнила мне жену Вани, командира первого полка. Он вез ее с собою из Бессарабии. По дороге, в лесах Подолии, она заболела тифом. На подводах не было места, и, для того чтобы ее подвезти, нужно было выбросить три ящика снарядов. Она лежала под палящим солнцем на краю дороги и стонала в беспамятстве. Взять ее с собой было нельзя, оставить — тоже. Мы были в заслоне, сзади шли петлюровцы.

Ваня взял ее на руки и ушел в лес. Вскоре мы услышали выстрел, один-единственный. Потом Ваня вернулся к нам один, без жены.

— Не осудите меня, братцы, — сказал он, и голос его дрогнул. — Жена моя умерла… Что тут женщине страдать меж нами Уж вы не осудите, братцы…