Рассказы о Кирове

На Северном Кавказе Сергей Миронович широко использовал свой подпольный опыт работы в Сибири. Сибирский период партийной работы С. М. Кирова явился для него хорошей революционной школой, в которой он получил теоретическую и практическую выучку. В необычайно сложных и тяжелых условиях политической работы на Северном Кавказе молодой воспитанник Сибирского союза блестяще выдержал экзамен, и именно там развернулся его большой талант народного трибуна и партийного организатора.

Б. З. Шумяцкий «И ЗДОРОВО ЖЕ У НАС БУДЕТ!»

В 1905–1909 годы, в далекие годы, овеянные дымкой революционной романтики, я имел счастье встречаться с молодым Кировым. В Сереже Кострикове тех лет только выковывался вождь революции.

Он был душою томских большевиков того периода. Он организовал боевую дружину и вел ее в бой как руководитель и рядовой боец. Это он формулировал боевые задачи томских рабочих и руководил многочисленными забастовками и демонстрациями, которые предшествовали бурным октябрьским дням 1905 года в Томске.

Январская забастовка печатников типографии Маку-шипа, демонстрация в день похорон знаменосца томских революционных рабочих Иосифа Кононова, создание революционного лектория на томских общеобразовательных курсах, организация героической самообороны в дни октябрьского погрома, устроенного томскими черносотенцами, — все это неразрывно связано с именем Сергея Кострикова.

Я впервые встретился с Сергеем Мироновичем осенью 1905 года, но еще до этой личной встречи я знал Кострикова по восторженным рассказам о его революционных делах. Товарищи рассказывали об экспроприации печатного станка, о спасении Сергеем знамени томской демонстрации, о его организаторских и редакторских способностях.

Я не знаю, кто был автором знаменитой прокламации большевистского Сибирского социал-демократического союза «Сорок человек — восемь лошадей», но Сережа Костриков, несомненно, принимал участие в ее составлении и редактировании.

Через далекую Сибирь, к полям Маньчжурии, тянулись в те дни эшелоны царского воинства. Прокламация сибирских большевиков имела большой успех не только среди этих солдат, не только среди сибирских рабочих, — она с огромной быстротой разошлась по всей стране:

«Вокзал, свистит паровоз, грохочут вагоны. Жандармы и офицеры с силой отрывают жен от мужей. Женщины плачут, голосят. У бородатых людей и у тех текут слезы. Несчастных людей вталкивают в вагоны, и поезд отходит. Женщины пытаются цепляться за буфера, без памяти падают на платформу. Поезд уходит, а их отрывают. За платья женщин, плача, цепляются дети. Война — так царь захотел.

Сорок человек — восемь лошадей.

Тихо и уныло в деревне, кормильцев угнали, работы стоят. Кто справится с пашней? Из-за заброшенного поля, из-за околицы грозно выглядывает голод. Плачут дети. Печь не топлена. На последний гривен-пик жена нанимает писаря написать письмо. Но красные вагоны далеко угнали хозяина, и, пока идет письмо, тело его, наверное, успеет уже сгнить в чужом, далеком краю. Жди, жена. Ожидайте, дети. Война — так царь захотел…

Сорок человек — восемь лошадей».

Прокламация эта, часть которой мы сейчас привели, была замечательным документом в свое время, была образцом той простоты и вместе с тем глубокой принципиальности, с какой уже в те далекие годы вели революционную борьбу сибирские большевики.

Осенью 1905 года автор этих строк приехал к Сергею Кострикову в Томск и привез так называемую красноярскую программу железнодорожного союза. В те годы существовало несколько союзных уставов. В Иркутске эсерами и меньшевиками был выдвинут цеховой принцип объединения. Мы противопоставили этому принципу создание отраслевых союзов. Устав союза надо было согласовать с сибирским социал-демократическим центром, и над выработкой различных профессиональных уставов и программ много работал в то время Сергей Миронович.

Мы встретились с ним на квартире у доктора Грацианова, и сразу же после первых слов меня охватило ощущение, что мы с ним друзья и близкие люди.

В тот вечер Сергей Костриков должен был отвести меня, не знакомого с городом, на ночлег к одному из революционных товарищей.

Надо было идти на Исток (так называлось предместье города, расположенное за ручьем). Однако в квартире, которая предназначалась для ночлега, на сказанный мною пароль ответили недоумением, и мне пришлось вернуться к Сергею Кострикову, ожидавшему меня на улице.

— Ну что ж, — сказал Костриков, — завтра выясним, в чем тут дело, а сейчас пойдем искать другое место.

Мы пошли через весь город мимо низеньких деревянных домиков, закрытых, как крепости, заборами с огромными воротами. Во многих домах за воротами бегали цепные псы. На улицах было пустынно, и псы лаем провожали одиночных прохожих.

Мы шли и перебрасывались отрывочными фразами. В одном из домов сквозь ставни чей-то голос напевал сибирскую песню: «Эх, темная ноченька, мне не спится, сам не знаю почему».