Норайр внезапно повернулся к ней.
— Ты больше с ним не пойдешь! — зло приказал он, — Ясно?
— Ну, ясно. И не пойду. А почему?
— Без объяснений! Не пойдешь — и конец! Это я тебе говорю.
— Ну и все. — Дуся покорно кивнула. — Только что сн интересный человек — это правда. А танцевать-раз ты не соглашаешься, то и не буду.
— И точка! — сухо сказал Норайр — А какой он человек — не тебе судить.
Поставили новую пластинку. Размик снова разлетелся к Дусе. Норайр выступил вперед и заслонил девушку:
— Она больше а тобой не хочет…,
Размик внимательно, все с той же нагловатой улыбкой взглянул на него, потом на Дусю:
— А это пусть она сама выскажет.
Норайр упрямо отрезал:
— Я вместо нее говорю!
Вокруг них уже собирались любопытные. Но, к всеобщему удивлению, Размик только усмехнулся и оставил Дусю в покое.
Норайр не знал, что Бурунц поговорил о нем с колхозным секретарем комсомола Вазгеном. И потому особенно возгордился, когда Вазген предложил ему чаще бывать в клубе, вступить в какой-нибудь кружок. Норайр вступил сразу в три кружка: драматический, зоотехнический (чтобы лучше понимать серого коня) и физкультурный. Но Дуся осталась этим недовольна. Она требовала, чтобы он скорее поступил в вечернюю школу.
Она спорила с ним:
— Раз я тебя умнее, то ты должен слушаться…
— Почему это ты умнее? — независимо фыркал он.
— А я своим умом порешила сюда приехать и учиться, а тебя привезли.
— Кто это меня привез? — высокомерно осведомился Норайр.
— А милиция!
Но на Дусю он не обижался. Она могла говорить что угодно.
Его жизнь теперь была так полна, что хотелось поблагодарить Бурунца за все это. Но Бурунца он видел редко. И сразу сжимался, уходил в себя. Бурунц спрашивал: «Как работаешь?» Приказывал поскорее представить документы, необходимые для поступления в школу. Однажды поинтересовался: «В карты больше не играешь? Ты смотри у меня!» Еще спрашивал: «Как живешь? Хорошо тебя кормят?» Он устроил Норайра на жительство с полным питанием за сто пятьдесят рублей в месяц в семью старика молоканина. И больше с Бурунцем ни о чем говорить было невозможно.
Зато разговорам с Дусей не было конца. Ночами они долго ходили по селу и никак не могли расстаться. Дуся подарила ему фотокарточку: белобрысенькая девушка — на этот раз без платочка — напряженно-старательно глядит куда-то вдаль. Волосы завиты барашком. Это она сфотографировалась еще в городе. На обороте Норайр с удивлением прочитал: «Лишь благородный ум чтит образ благородный!» Такую надпись Дуся увидела в городе, в альбоме своей хозяйки. И спросила недоуменно: «Так пишут?» — «Пишут, когда любят», — объяснила хозяйка.,
С тех пор Дуся только и думала, кому бы подарить свою карточку с такой надписью. Теперь она сказала:
— Мы с тобой, Норик, ни в чем хуже людей не будем.
Иногда она с сожалением укоряла:
— Вот только плохо, что всему тебя надо учить…
Как-то раз потребовала:
— Ты бы написал мне письмо…
— Зачем? — поразился Норайр. — Каждый день видимся.
— Нет-нет, — не сдавалась Дуся, — письмо надо. Ты же должен мне про свою любовь объяснить!
Норайр долго отнекивался. С возмущением спрашивал: «Да как его писать?» И все-таки согласился:
— Завтра принесу…
В это утро, проходя мимо него в цех, Дуся деловито шепнула:
— Написал?
Он вспыхнул и кивнул головой:
— Глину тебе принесу, тогда и дам…
И почти тут же — десяти минут не прошло — Ваник закричал на весь цех:
— Глядите, за нашим коногоном милиция явилась!
Дуся. вместе с другими рабочими бросилась к дверям и охнула. У ямы стоял незнакомый лейтенант милиции в сияющих сапогах. Он спрашивал, указывая пальцем на Норайра:
— Вот этот?
Председатель колхоза Галустян подтвердил:
— Этот.
— Давай со мной!
Побледневший Норайр держал серого коня за уздечку.
— Я же на работе, — пробормотал он.
— Подумаешь, незаменимый! — Лейтенант усмехнулся. — Возьмите у него лошадь.
Ваник услужливо выхватил у Норайра уздечку.
Потом Дуся увидела, как Норайр шагнул вперед, а лейтенант двинулся за ним, приказывая неприятным, скрипучим голосом:
— Направо… Налево…
Спустя несколько минут на заводе узнали, что этой ночью ограблена колхозная птицеферма.
Лейтенант Катарьян считал, что ему дано самое простое поручение: поговорить с Амо Вартаняном, затем съездить в Урулик и припереть к стене Степана Бурунца показаниями самого Норайра. Лейтенант ничего не имел против Бурунца. Но дело есть дело. И если Бурунц провинился — пусть отвечает!
Но Амо Вартанян старательно, хотя и не очень умело, изобразил на своем лице удивление:
— Нет, что еще за коза! Никакой пропажи не было…
Лейтенант не знал, что несколько дней назад к Вартаняну прибежал под вечер нежданный гость из соседнего села. А гость этот был Норайр.
«Амо, — сказал он, — я тебе должен сколько-то денег. За что должен — не спрашивай. Предположим, я у тебя купил какую-то вещь. Во сколько ты эту вещь ценишь?»
Амо Вартанян ничуть не удивился и ни о чем не спросил. Подумав, он ответил, что ценит эту вещь худо-бедно в четыреста рублей.
«Четыреста она не стоила, даже когда в расцвете силы находилась, — усмехнулся Норайр. — Настоящую цену определи!»