Рассказы о капитане Бурунце

— Прыгаете? — с чуть заметной усмешкой осведомился Катарьян.

Дед ответил без обиды:

— Ага, прыгуны мы…

— И небось святой?

— Считалось святым, так точно.

— А тебе известно, дедушка, что в этом помещении в данное время никому находиться не дозволено?

— Почему такое?

— Не знаешь? Про ограбление не слышал?

— Это мы, конечно, знаем. Только оно нас не касается. С вечера председатель Галустян дали распоряжение, чтобы в птичнике, в этой секции, окна, значит, оборудовать для будущих кур. Мы и оборудуем.

Лейтенант разыскал председателя колхоза и проверил: действительно такой наряд на работу в птичнике старику был дан. Но было и указание: не торопиться, сделать вперед все наиболее срочное в овечьей кошаре. И зачем он именно сегодня сунулся в птичник? В такой день? Никто его туда не гнал.

— А вообще какой он старик? — сдержанно поинтересовался Катарьян.

— Какой? — Галустян покривился. — Вот я тебе сейчас дам характеристику. Работник старательный, но хитрый, любит прикидываться дурачком. И не всегда поймешь его. Это-раз. Молится, молится, но тут же и новые грехи производит. Водочка. Жадность. Это — два. Вообще обремененный пережитками. И самое главное — неубеждаемый.

— Это как понять?

— Пошли к нему наши пионеры проводить антирелигиозную работу. Он их послушал. «А свой, — говорит, — ответ дам, когда будете уходить». Вот они еще тихонько посидели, дед конфеты выставил. А когда попрощались и пошли со двора, он взял с печки сковороду и хлоп старшего по башке. «Это, — говорит, — тебе, паршивец, такой ответ от меня насчет бога»… Больше к нему не ходят.

Лейтенант закурил, подумал:

— Поступки какие-нибудь особенные, из ряду выходящие, за ним бывали?

— Нет, таких поступков не обнаруживалось.

— Ладно, пусть работает на птичнике. Не мешайте ему пока. Чтобы ни вопросов, ни разговоров лишних…

Катарьян пошел к сельсовету, обдумывая предстоящий разговор с Норайром. Первый раз в его руки попало настоящее, самостоятельное дело. А ему давно хотелось попробовать свои силы. Лишь бы теперь не наглупить, не упустить ниточку…

Он оглянулся, заслышав позади шаги. Его догонял председатель.

— Забыл сказать… Ведь как раз у этого деда, у Семена, поселился Норайр… Сто пятьдесят в месяц платит…

— Норайр живет у деда? — Катарьян остановился и щелкнул пальцами. — Вот это интересно… Вы мне деда не спугните. Пусть постукивает молоточком. А если вдруг захочет пройти в секцию, которая ограблена, — пожалуйста, пусть идет! Не мешать!

Председатель колхоза попросил:

— Вы лишь только эту пропажу мне найдите.

Катарьян снисходительно усмехнулся:

— На милицию как будто наше население не может обижаться.

10

Дуся отпросилась с работы у заведующего производством. Колхозницы сообщили ей, что Норайр сидит взаперти в сельсовете. Не стесняясь людей, она уже и слезы лила и пальцы ломала. Прибежав на секунду домой, еще всплакнула. Но на это нельзя было тратить много времени. Ее отпустили только на час.

Покойная мать всегда говорила: «Какая ни случись беда, а мужика первым делом кормить надо». В магазине Дуся купила полкило хлеба и двести граммов колбасы. «Пойду моего покормлю», — доверительно сообщила она знакомому продавцу и побежала к сельсовету.

В комнату, где сидел Норайр, ее не пустили. Тогда она зашла с другой стороны и бросила камешек в стекло. Норайр распахнул окно.

Он мог бы давно убежать. Просто смешно было, что они караулили дверь и никого не поставили возле окна. Но он не хотел. Зачем? От какой вины он должен бегать?

Увидев Дусю, он вспыхнул,

— Лови! — крикнула девушка.

Норайр подхватил сверток. Благодарить он не стал. Все обстоит так, как и должно быть. Он попал в беду. Девушка не отступилась от него. Принесла поесть. Ничего особенного…

— Хлеба маловато, — сурово сказал он.

— А я, Норик, еще расстараюсь…

Дуся ни секунды не верила, будто он виноват. Ведь она так хорошо его знала! Мало ли что было в прошлом. А уж ее-то Норайр не станет обманывать.

Осторожно спросила:

— Ты что-нибудь знаешь, Норик?

Он покачал головой. Что он может знать, если его держат под замком!

— А ты?

Дуся рассказала все, что было ей известно.

— Ночью ограбили, понимаешь? — твердила она. — Ночью! А мы с тобой почти до самого утра гуляли. Разошлись — уже светало. Честное слово, я в свидетели запишусь!

Норайр усмехнулся. Как же, большое значение будут иметь ее показания! Он стал расспрашивать о подробностях грабежа. Еще раз усмехнулся, когда узнал, что всю вину люди валят на него.

— Бурунца разыщи! — приказал он. — Этот приезжий лейтенант меня закопает.

Узнав, что Бурунц еще не вернулся в село, он загрустил:

— В райцентр позвони. В милицию и всюду…

Она смотрела на него снизу, подняв голову. Волосы выбились из-под платочка, нос распух. Губы вздрагивали и беззвучно шевелились, глаза наполнились слезами.

Норайр вдруг вскочил на подоконник и одним махом спрыгнул вниз.

— Норик! Взбесился!

— Молчи! — Он взял ее за плечи. — Ничего не бойся.

— А что с тобой сделают?

— Ничего не смогут. Ты мне будешь верить?

— Ну как же! Норик!

Он смотрел ей в глаза, хмурясь и улыбаясь. В этих глазах ничего сейчас не было, кроме веры и преданности.