Рассказы о героях

— Не плачь, мама, не надо! Ты знала, что я приду?

— Знала.

…В дыму пожарищ взошло в то утро солнце. Горели дома, рвались снаряды, по улицам метались немцы. Она не сразу поняла, поверила в то, что вот и пришло освобождение, что настал день, когда не надо больше гнуть горб на пана.

Не думая об опасности, вышла мать из землянки, где жила, и побрела по дороге на Восток, навстречу нашим. Она и правда ждала, верила в эту встречу, хотя не надеялась встретить одного из сыновей так быстро.

Вот они, долгожданные! Несколько танков промчались по дороге мимо. На башнях звезды. За танками солдаты.

— Стойте, родненькие, стойте! Не с вами ли мои сыновья?

Слова ее утонули в скрежете гусениц, в раскатистом ура. Бойцы проезжали мимо, они торопились в город.

Когда вечером она вернулась домой, то заметила у входа в землянку женщин и двух военных. И вдруг как во сне.

— Мама!

Виктор в числе первых ворвался в Брест. Когда кончился бой у Холмских ворот, достал карту: где-то здесь должна быть Набережная улица. Нашел. Но где же дом под номером шесть, в котором война застала его мать? Дома не было. Стояла лишь одна стена. Расспрашивал, пока не услышал:

— Вам Ефросинью Павловну? Она живет напротив.

…В землянке пахло лесными травами, спелыми колосьями ржи. Виктор снял гимнастерку, стал умываться. А мать, не уняв волнения, с любовью смотрела, как он полощется, сгоняя с себя душный июльский жар, с каким наслаждением трет полотенцем свое крепкое тело.

— Ты, сынок, я вижу, невредим, ну и слава богу.

Виктор рассмеялся:

— Да ты что, мама, разве у Гитлера есть такая пуля, что бы меня взяла? Мне еще в Берлине побывать надо!.. А там добьем мы лютого зверя — с победой вернусь, самым послушным сыном твоим стану: в институт поступлю, на агронома выучусь, женюсь на лучшей коммунарке!

Виктор озорно обнял ее за плечи и сказал ласково, утешая:

— Этот день, мама, настанет скоро, ждать его осталось недолго.

Они сели за стол. Сын вынул из вещевого мешка банку консервов, две плитки шоколада, буханку * черного хлеба. Мать подала кипяток. Ей хотелось скорей говорить, чтобы ничего не осталось невысказанным.

— Из дома давно? — начала она по порядку.

— После Антона ушел. Его призвали осенью сорок первого, я подал заявление в мае сорок второго, до того учительствовал вместо него. А когда закончил учебный год, чего, думаю, ждать, стал настаивать в военкомате…

— Спасибо, — почти беззвучно слетело с ее губ.

Из Оренбуржья, из родной Коммуны, сюда, в пограничный Брест, ее позвал Иван. Она ехала к нему погостить, посмотреть на внука, а попала в беду. В ту кошмарную июньскую ночь, когда город запылал в огне, она выбежала из дома и сразу затерялась среди людей. Металась, искала своих, уходила в лес, пряталась и снова возвращалась: кругом были фашисты… Три года — фашисты. Чужая речь, чужие порядки. Унижение. Страх. Три года в неведении ни о ком, ни о чем, пока вот Виктор не принес спасение.

— Ты с измальства у меня отчаянный, — одобрительно сказала мать. — Ты, конечно, не помнишь тот случай, потому что давно он был, а я не забываю. К нам в Коммуну ворвались бандиты. С гиком, потешаясь, понеслись по дворам, орали: «Выходи, большевистская зараза!» И гнали всех в толпу. Спрашивали: «Кто тут главный?» — «Главный у нас Довженко, — отвечали, — но его нет, он в отъезде». — «А кто заместо него? Ты?.. Ты?..» — допытывался бандит и каждого бил крест-накрест плеткой. Ты вышел тогда вперед, сжал кулачонки: «Я — за батьку…» Тот хотел было ударить с плеча, да, видно, отсохла рука — только щелкнул по босым ногам…

В воспоминаниях, в расспросах таяло и подходило к прощальной черте время, отпущенное для встречи. Виктор снова спешил в бой. Расставаясь, он просил не печалиться, обещал, что будет часто писать.

Вскоре от него действительно стали приходить письма.