Рассказы о философах

Вот и его миру грозит гибель. Его Городу Солнца. Он видел этот необыкновенный город. Там, в родной Калабрии, с горы Стило он смотрел на залитую солнечным светом долину, видел улицы, полные красок, движения, звуков. Улицы огибали гору, а на ее плоской вершине сверкал, соперничая с солнцем, величественный храм, воздвигнутый с изумительным искусством. А в нем — мудрейшие из мудрейших — верховный божественный правитель Города Солнца и три его соправителя: Мощь, Мудрость и Любовь. Все должностные лица в Городе Солнца сменяются по воле соляриев. Но четверо высших несменяемы, если только сами не передадут своего достоинства другим, кого с уверенностью считают умнейшими и безупречнейшими…

Это была не только мечта. Все было рассчитано, продумано и подготовлено. Немногим более недели оставалось до прихода турецкой эскадры к берегам Калабрии. Предводитель эскадры предлагал калабрийцам свою полную поддержку. Он обещал высадить десант, уничтожить испанские гарнизоны и воспрепятствовать подходу испанских кораблей. И тогда воплотилась бы в жизнь дерзновенная мечта фра Томмазо. Навсегда утратили бы смысл такие гнусные слова, как «раб», «нищий», «богатый», «мое», «твое»…

Коль забудет мир «мое», «твое»
Во всем полезном, честном и приятном,
Я верю, раем станет бытие…

Крайняя нужда делает людей негодяями, хитрыми, лукавыми, ворами, коварными, отверженными, лжецами, лжесвидетелями, предателями…

Восстание было предано ничтожеством, нищим капуцином за жалкое денежное вознаграждение.

И вот все друзья Томмазо и сам он арестованы и гибнут в застенках Кастель Нуово. И это не последние его муки, не последние пытки, если только он не умрет в этом холодном колодце…

Боже мой, боже мой, ведь эскадра тогда подошла к берегам в назначенную ночь, но никто не подал ей сигнала. Он сам видел из окна тюрьмы Кастельветере уходящие турецкие галеры. Никто на берегу не зажег огонь. Так была погублена не успевшая увидеть свет республика, его мечта…

Но, может быть, еще будет время, может быть, удастся выжить, бежать и вновь поднять калабрийцев на борьбу. И пожалуй, тогда самым трудным делом будет не изгнать испанцев, а внушить людям отвращение к рабству, собственности, сделать богатых настолько бедными, а бедных настолько богатыми, чтобы все стали братьями, — построить общину, где все были бы богатыми, потому что имели бы все, и одновременно бедными, потому что никто в отдельности не имел бы никакой собственности. Никто не служил бы вещам, но вещи служили бы всем.

…Он стоял на горе стило. Солнце клонилось к закату. Солярии, окончив работу, усаживались за общие столы, обильно уставленные яствами. Их обслуживали за столами те, кому пришла очередь, — здесь были и выдающиеся ученые, и мастера, и простые ремесленники, потому что в Городе Солнца никто не гнушался никакой работой, потому что солярии считают самым гнусным пороком надменность. И поэтому никто не считает для себя унизительным прислуживать за столом или на кухне, ухаживать за больным. Солярии сами обслуживают себя. У них для всего находится достаточно времени, ведь они работают не больше четырех часов в день. Но всего у них изобилие, потому что каждый стремится быть первым в работе, которая хоть и не велика, но плодотворна, а сами они очень способны.

Они жизнерадостны и веселы. После трапезы они слушают музыку, а иные танцуют под белыми колоннадами…

Загремела железом дверь, и на лестнице появился тюремщик с фонарем. Свет иглами вонзился в глаза, Томмазо спросил:

— Давно я здесь?

Бородатый детина молча поставил на последнюю ступеньку кружку с водой, прикрыл ее куском лепешки.

— Сейчас ночь или день? — крикнул Томмазо.

Тюремщик неторопливо повернулся и пошел вверх по лестнице. Томмазо успел взглянуть на свои йоги: из-под кандалов, смешиваясь с грязью, сочилась кровь. Снова загремела дверь.

Цепь позволяла ему приблизиться к лестнице и дотянуться рукой до нижней ступеньки. В четвертый раз принесли ему пищу. Значит, он находится в карцере не менее четырех суток. Сколько еще? Он с трудом глотал пищу — горло превратилось в сплошную рану. Пил горьковатую протухшую воду. Прислонился спиной к стене, чтобы не упасть, но тут же отскочил.

По стене лилась вода. Томмазо понял, что карцер заливает. Кастель Нуово стоит у самого берега, на море шторм, вода заполняет рвы и теперь просачивается сквозь стены в «Крокодилью яму».

Человек свободен в своих решениях, но мысли приходят помимо воли. Он подумал, что это конец. И страх, подобный холодной воде, стал просачиваться в его душу. Страх — это смерть, и вопль — тоже смерть. Он бросил в темноту кружку, надеясь попасть ею в дверь, но кружка ударилась о стену и плюхнулась в воду, которая поднялась уже выше щиколоток. Он кричал и гремел цепью, но никто не услышал его, словно он был замурован в гранитную гору.

Вода дошла до пояса. До груди, до плеч… Итак, ему суждено умереть в тридцать два года, утонуть в грязной жиже «Крокодильей ямы».