Рассказы из авторского сборника «Выкрикивается лот сорок девять»

«Молдуорпа хлебом не корми, дай устроить бучу, — размышлял Порпентайн. — Ему только и нужно, чтобы в конце концов началась война. Не просто маленькая случайная потасовка в ходе борьбы за передел Африки, но бум-тартарары-гип-гоп-аля-улю и большой чпок — Армагеддон для всей Европы». Раньше Порпентайна озадачивало то, что его оппонент так страстно желает войны. Теперь, после пятнадцати лет игры в кошки-мышки, он стал принимать это как должное и решил лично предотвратить Армагеддон. Он чувствовал, что такая расстановка сил могла сложиться только в Западном мире, где шпионы все реже работали в одиночку и все чаще — сообща, где события 1848 года, а также деятельность анархистов и радикалов по всему континенту доказали, что теперь историю делают массы, а не virtu отдельных правителей[102]; ее создают тенденции, направления и бездушные кривые на бледно-голубых горизонталях и вертикалях графиков. Так что между ветераном и il semplice inglese неизбежно должно было возникнуть единоборство. Как будто они сошлись на пустой арене в одному Богу известном месте. Гудфеллоу знал об этой тайной борьбе, да и соглядатаям Молдуорпа, несомненно, было о ней известно. Все они выступали в амплуа услужливых секундантов, защищающих сугубо национальные интересы, в то время как их мэтры кружили где-то вверху, в недоступных им сферах, и обменивались выпадами. Так уж получилось, что формально Порпентайн работал на Англию, а Молдуорп — на Германию, но это было лишь случайностью: скорее всего, они остались бы с теми, кто их завербовал, даже если бы наниматели поменялись местами. Порпентайн знал, что они с Молдуорпом сделаны из одного теста: оба они продолжали дело товарища Макиавелли, играя в политиков итальянского Возрождения в мире, который давно ушел далеко вперед. Роли, которые они себе отвели, превратились лишь в способ самоутверждения, прежде всего в глазах профессионалов, которые еще помнили флибустьерскую ловкость лорда Палмерстона[103]. К счастью, в Министерстве иностранных дел еще не совсем пресытились духом старины и предоставили Порпентайну почти полную свободу действий. Даже если бы там что-нибудь заподозрили, он вряд ли бы об этом узнал. Когда его частная миссия попадала в русло дипломатической политики, Порпентайн отправлял в Лондон отчет, и все были довольны.

Ключевой фигурой для Порпентайна нынче был лорд Кромер[104], британский генеральный консул в Каире, весьма искусный и достаточно осторожный дипломат: он старался избегать любых решительных действий — войны, например. Мог ли Молдуорп готовить покушение? Поездка в Каир казалась в порядке вещей. И все должно выглядеть вполне невинно; как же иначе?

Австрийское консульство находилось напротив отеля «Хедиваль», и празднества там были самые заурядные. Гудфеллоу сидел на нижней ступени широкой мраморной лестницы с девушкой на вид лет восемнадцати, не больше; выглядела она нелепо, комично, провинциально — под стать платью, которое было на ней. Под дождем парадный костюм Гудфеллоу сморщился; пиджак жал под мышками и не сходился на животе; светлые волосы спутал примчавшийся из пустыни ветер, лицо было красным и недовольным. Глядя на него, Порпентайн оценил свой собственный вид — занятный, чудной: его вечерний наряд был приобретен в тот год, когда махдисты хлопнули генерала Гордона[105]. На таких собраниях Порпентайн чувствовал себя безнадежно старомодным и часто затевал игру, в которой был, так сказать, «Гордоном без головы», вернувшимся с того света; на ярмарке блистательных особ, лент и заморских орденов это выглядело по крайней мере странно. И уж точно шутка устарела: главнокомандующий успел отвоевать Хартум, преступникам воздалось по заслугам, а народ обо всем забыл. Однажды в Грейвсенде Порпентайн увидел легендарного героя Китайской войны на крепостном валу. В то время ему было лет десять, и событие должно было потрясти его до глубины души; так и вышло. Но между тем днем и встречей в отеле «Бристоль» что-то изменилось. В ту ночь он размышлял о Молдуорпе, о неуловимом предчувствии апокалипсиса; и еще он думал о том, что ощущает себя чужаком. Но он и не вспоминал о Китайце-Гордоне, загадочном одиночке в устье Темзы; говорят, что волосы героя поседели за один день, когда он ждал смерти в осажденном Хартуме.

Порпентайн обошел консульство, высматривая знакомых дипломатов: сэр Чарльз Куксон, мистер Хьюэт, месье Жерар, герр фон Хартман, кавалер Романо, граф де Зогеб и прочая и прочая. Весь бомонд. Все почетные лица в сборе. Не хватало только русского вице-консула, месье де Вилье. И, как это ни странно, австрийского консула, графа Хевенхеллер-Метша. Уж не вместе ли они?

Он вернулся к лестнице, где сидел несчастный Гудфеллоу и врал о своих приключениях в Северной Африке. Девица смотрела на него не дыша и улыбалась. Порпентайн подумал, что в самый раз спеть: «Другую девчонку я в Брайтоне видел с тобой; так кто же, скажи мне, подружка твоя?»

— Я здесь, — произнес он.

Гудфеллоу оживился и с явно преувеличенным восторгом представил свою подружку: