Рассказы и повести дореволюционных писателей Урала. Том 2

   -- Айда! -- сказал Ирод, обернувшись назад. Вошел старшина, солидный и благообразный мужчина лет сорока пяти, в длинном сюртуке, с знаком на груди. Помолившись на иконы, он низко поклонился, тряхнул головой и, переступив с ноги на ногу, откашлялся. Псалтырин с веселым, почти беззаботным видом шутливо обратился к нему:

   -- Тихону Иванычу! Его степенству! Здравствуй, здравствуй!

   Старшина еще раз поклонился.

   -- Как ваше драгоценное?

   -- Слава богу, живем помаленьку.

   -- Ну, что скажешь? Голубев, подай стул.

   Голубев подал стул. Старшина покосился на него, но не сел.

   -- Садись.

   -- Не беспокойтесь.

   -- Садись, садись.

   Старшина крякнул, переставил стул ближе к двери, раздвинул фалды сюртука и осторожно присел на край стула.

   -- Ну, что скажешь?

   -- Да что, все насчет того же.

   -- Насчет чего?

   -- Насчет тех делов.

   -- Каких делов?

   -- Насчет, то есть... извините... насчет лесу.

   -- Что же насчет лесу?

   -- Желают охлопотать у вашей милости... народишко... Плачутся -- главная статья... Жалость смотреть!.. Сделайте божескую милость, будьте настолько добры!

   При этом старшина встал и низко поклонился.

   -- Скорбь -- вот главная причина,-- продолжал он:-- Сами подумайте -- эдакое господнее наказание!..

   -- Скорбь? Какое пристрастие к жалким словам!.. Скорбь!..

   -- Сделайте божескую милость! Строиться как теперь надо, время идет. По чужим дворам таскаются, по три, по четыре семьи жмутся в одной избе,-- жалость смотреть, а не то ли что...

   -- Ну, ладно: таскаются, скорбь. Так я-то что же?

   -- Просят бедность ихнюю пожалеть.

   -- Ну, жалею и скорбь вашу разделяю. Понимаешь,-- жалею, скорблю?

   -- Конечно... за это благодарим.

   -- Ну, а дальше что?

   -- Будьте милостивы до конца, прикажите насчет леску.

   -- Вам было сказано: рубите, возите, стройтесь на даровщину, грабьте казну с разрешения высшего начальства.

   -- Так-то так, только ежели с Соболевского, так это что ж? Все одно что ничего. Единого бревна не вывезут: нет туда летом проезду.

   Псалтырин пожал плечами.

   -- Посмотрели бы вы,-- продолжал старшина,-- как люди живут: кто в бане, кто в амбаре, кто в шалашике из досок, так ведь это -- боже ты мой!.. Да с малыми-то ребятишками на холоду, под дождем. Питаются Христовым именем. Ни дела, ни работы,-- вся душа изболела. Ведь это надо посмотреть.

   Искренние нотки в речи старшины раздражали Псалтырина. "Мерзавец, как заливается,-- думал он,-- а сам первый мироед".

   -- Бабы-то совсем изошли слезами,-- продолжал старшина,-- мужики сами не свои, ходят как оглашенные.

   -- Захаров, небось, тоже слезами изошел! Мужик бедный: тысяч двадцать в банке лежит.

   -- Не о Захарове речь, не за него прошу.

   -- Нет, уж ты меня извини, Тихон Иваныч, не верю я твоим жалким словам, вовсе не такой ты жалостливый человек, каким прикидываешься. А кто тому же Захарову выдал пособие, не ты ли? Добрые люди собрали по подписке для нищих погорельцев, а ты что сделал? Кому ты эти деньги роздал? Разделил по дворам, а у Захарова четыре дома, так ты сколько ему отвалил? Беднякам полтинники да четвертаки, а Захарову рубли? Выдал Смирнову, выдал Ситникову, Живодерову, Волокитину, которые тысячными делами ворочают. А? Правду ли я говорю?

   Старшина был ошеломлен таким неожиданным оборотом в разговоре. Он вдруг вспотел, беспокойно зашевелился на месте и виновато заморгал глазами.

   -- Что, не правду ли я говорю?

   -- Ах, господи, как тут судить! Просили, как и мы, говорят, погоревшие, и нас бог убил... чтоб безобидно всем... по-божьи. Мне что ж? Подумал, подумал я -- ежели совесть позволяет, пусть берут.

   -- И тебе не стыдно? Пусть берут. Да ведь тебе, а никому другому была поручена раздача пособий нуждающимся? Понимаешь, нуждающимся? А ты кому роздал? Захаров нуждается? Живодеров нуждается? Эх, Тихон Иваныч, Тихон Иваныч! Ведь те деньги, что достались Захарову и другим, ты отнял у бедняков, у тех самых бедняков, что теперь голодные и холодные мыкаются без приюта. Как же ты их не пожалел? Как ты, такой жалостливый человек, милостыню, поданную бедным людям Христа ради, перехватил и отдал Захаровым и Живодеровым, которые сами, если б захотели, могли бы всех прокормить, а?

   Старшина, красный и потный, ежился и без всякой нужды сморкался в платок. Псалтырин, взволнованный собственными словами, ходил по комнате.