Рассказы и повести

Иногда все они, не исключая и Иванова, напивались и, озлобленные почему-то до последней степени, ругались друг с другом, все ругались, сводя какие-то, им самим не совсем ясные счеты, оскорбляя друг друга, раздувая мелкие уколы самолюбию до размеров кровной, смертельной обиды… В течение нескольких дней они дулись, отмалчивались, а потом опять мирились. Первые дни после примирения они были веселы, сердечны, искренни друг с другом, ловили кошку или кузнечика, чтобы посмотреть, как на них действует электричество, или по целым вечерам играли в дураки…

Будь на их месте так называемые интеллигенты, после выпивки, они, эти рыцари печального образа, канючили бы, нагоняя друг на друга страшную тоску и, оправдывая пред собой свое слюнтяйство и никчемность, громили бы среду и еще кого-то или что-то… Но эти простые люди и не подозревали, что в их тоске может быть кто-нибудь виноват, и пили, и ругались попросту, без затей, без громких слов и подлых самооправданий…

…Трык… Трык… Трык…

Иванов внезапно проснулся и, проведя рукой по лицу, точно снимая с него паутину сна, быстро прошел к застучавшему аппарату.

Проснулись и остальные и громко зевали, потягиваясь.

Из третьего класса доносилась тихая песенка Василькова, возившегося с фонарем, приготовляя его к проходу почтового поезда:

Эх, и с руками, и с ногами,
И с курчавой головой…
Эх, привела его домой,
Положила спать с собой.

В дверь выглянула Маша, дочь Алексея Петровича.

— Папаш, что же ты чай пить нейдешь?.. Уж одиннадцатый час… Два раза самовар подогревали. Мамаш бранится…

— Ну, бранится, — отвечал, грузно поднимаясь, Алексей Петрович. — Иду…

Но в эту минуту из телеграфной вышел Иванов с взволнованным лицом. В руках он держал депешу, еще на ленте…

— Вам, Алексей Петрович… — проговорил он чуть сдавленным и хриплым от волнения голосом.

— Что там еще? Читай…

— Приказ из управления о немедленном увольнении от должности Владислава Ивановича…

Все замерли с открытыми ртами.

— К-как?.. — едва выговорил Владислав Иванович.

— Вот… Читайте…

И Иванов, водя пальцем по полоске бумаги, вслух прочитал депешу.

Все, остолбенев, смотрели друг на друга, ничего не понимая. На лице Алексея Петровича был написан страшный испуг.

Аппарат опять застучал.

— Насчет вас, Владислав Иванович, — крикнул Иванов из-за двери.

Все бросились в телеграфную.

— Ну что там?.. Ну, читай!.. Ну? — нетерпеливо, в перебой, говорили они.

— «Прошу передать Балицкому… уволен… — читал Иванов по ленте, ползущей с колеса, — …за корреспонденцию о грузах… в… № 326… Благовеста… Лашков».

Лашков был друг Владислава Ивановича, занимавший небольшую должность в правлении железной дороги.

— К-как за корреспонденцию?.. — вытаращил глаза Владислав Иванович, забывший в эту критическую минуту, что он числится корреспондентом.

Алексей Петрович подозрительно глядел, на него, и в голове его шевелились опасливые, пока еще смутные мысли: ох, не вышло бы чего!..

— Как же вы это так… неосторожны?.. — спросил Генрих Генрихович. — Правда, беспорядков много, но — зачем же было писать это?.. Ай-яй-яй!..

— Да не писал я, черт вас возьми!.. Ничего не писал!.. Никогда!.. Ни-ког-да!..

Все еще недоверчивее посмотрели на него, видя в этом отрицании того, что всем известно, какой-то скверный подвох: что он им-то еще лжет? Мысль, что Владислав Иванович лгал раньше, выдавая себя за корреспондента, им и в голову не приходила: какой же дурак будет клеветать сам на себя?..

Между Владиславом Ивановичем и ими троими повеяло холодком и он стал им еще более чужим, чем прежде.

— Вот так ловко, старая псовка!.. — проговорил Владислав Иванович, немножко приходя в себя, и вдруг мозг его осенила вдохновенная догадка: — Голову прозакладываю, если это не уволенный Халатов! Он, он, чтобы отплатить им… Он, хоть сейчас голову на плаху, он!..

Предположение было правдоподобно… Как раз в это время подошел почтовый поезд, привезший злополучный номер «Благовеста». Не успел поезд унестись опять в черную воющую бездну степи, как все жадно бросились на газету.

Корреспонденция была написана «хлестко», дерзко и с большим знанием дела. Автор указывал на разные фокусы с хлебными грузами и быками и делал недвусмысленные намеки по адресу заправил дороги…

— Он… Халатов!.. — решили все и принялись обсуждать, что должен предпринять Владислав Иванович, чтобы вернуть себе милость начальства и потерянное место. Но, по общему мнению, шансы его были плохи: его прежняя слава корреспондента уничтожала всякую надежду…

Владислав Иванович приуныл было, но уныние его длилось недолго. Мысль, что скоро он вырвется из этой дыры, что он устроится иначе, лучше, блеснула вдруг в его голове… У него сразу выросли крылья, — как у арестанта, с которого только что сняли цепи и которому объявили, что он свободен… Ему, такому ловкому, сильному, да не устроиться! Вот пустяки!..