Рассказы чекиста Лаврова [Главы из повести]

Семь лет прожил Григорий Афанасьев тихо и мирно: пахал землю, сеял и убирал хлеб, ездил на базар, встречался с соседями. Как человека грамотного и заслуженного — получил тяжелую отметину в боях с самураями — его выбрали секретарем сельского Совета. Пост хоть и небольшой, а все же почет со стороны односельчан, и жалованье никогда не лишнее в хозяйстве.

Но шпионская служба, как зыбкая трясина: стоит ступить на нее — затянет.

Поздней осенней ночью в ставень окна, выходящего в ограду, кто-то осторожно постучал. Так стучится только худой человек. Дрогнуло сердце Григория. Накинув на плечи полушубок, он вышел в сени и спросил, кого надо. В ответ назвали его имя.

Вошли в избу, Григорий засветил семилинейную лампу, висевшую под матицей.

Перед ним стоял высокий сутулый мужчина в кожаном картузе, брезентовом плаще с капюшоном и добротных яловых сапогах.

— Не признаете, Григорий Иванович? — спросил мужчина, стягивая картуз и отбрасывая полы плаща.

Григорий вроде бы признал в ночном госте капитана Корецкого — офицера для особых поручений при штабе Семенова, но побоялся ошибиться, ответил уклончиво:

— И признаю и нет.

— Капитан Корецкий.

— Так, так... Раздевайтесь. Откуда? Куда? — Григорий суетился, ковыляя по горнице.

— А я тебя не узнал бы, — признался Корецкий, переходя на «ты» и оставляя без ответа вопросы хозяина. — Вон как перемололо тебя...

— Да, укатали сивку крутые горки. Полторы ноги осталось. Лишь бы на земле устоять, ветром не сдуло бы...

Корецкий снял плащ и стеганку. В пестрой рубашке и сером засаленном пиджачке, он был похож на бухгалтера захудалой артели.

Прошли в заднюю избу, подальше от настороженных вздохов Евлампии, и Григорий вновь повторил свои вопросы.

— Оттуда. Пока к тебе, — коротко ответил Корецкий, пристально всматриваясь в Григория. — Вот письмо от Григория Михайловича, — добавил он, подавая Афанасьеву конверт.

Афанасьев, читая письмо, шевелил губами. Его густые брови то сходились к переносице, то разлетались.

— Дело верное. Слушаю, ваше благородие.

— Я еду в Москву, — начал Корецкий простуженным голосом, — на обратном пути заверну к тебе и заберу все, что ты можешь передать атаману. А сейчас помоги мне заменить документ: даже самая хорошая липа легко обнаруживается.

Григорий пообещал изготовить удостоверение сельского Совета и достать свидетельство об освобождении от военной службы.

До рассвета сидели Афанасьев и его гость. О многом переговорили. Корецкий рассказал и о том, как ездил с атаманом в Америку.

— Это было в двадцать втором году, — начал Корецкий, посасывая незажженную трубку. Несмотря на исключительность случая Афанасьев не разрешил «сквернить» избу. Забываясь, капитан тянулся к спичкам, но хозяин всякий раз останавливал его.

— Приехали мы в Нью-Йорк накануне пасхи. Атамана пригласили туда для доклада сенатской комиссии. Когда мы ехали из порта в центр города, творилось что-то неописуемое: люди взбирались на крыши и заборы, высовывались из окон, заполнили улицы — с ликованием встречали атамана... Конечно, нашлось десяток недовольных крикунов из русских, которые разыгрывали возмущение. Сотни полицейских с трудом очищали дорогу...

Сенатская комиссия предъявила атаману иск в полмиллиона долларов за товары какой-то американской фирмы, будто бы захваченные казаками Семенова, обвинили в преступлениях против человечности и бандитизме. Цель тут была одна — обелить себя задним числом. Его превосходительство посадили в тюрьму и начали следствие. Газеты подняли вой, расписывая зверства белой армии. Они ссылались, как на очевидца, на полковника Морроу, командира американского полка, находившегося в Забайкалье. А этот очевидец не только присутствовал при уничтожении пленных большевиков, но и лично сам отдавал команды...

Так что ничего не вышло у американцев. Пришлось им освободить атамана. Ведь тот мог раскрыть их дела. Испугались. Вместе варили кашу — вместе хлебать.

Через неделю капитан Корецкий уехал и как в воду канул. Прощаясь с Афанасьевым, он сказал зло и убежденно:

— Китайцы готовят большой поход на Россию... Мы придем с ними. Жди, веди счет подлым делам тех, кто продался красному дьяволу. Сполна расплатимся...

Не один год Григорий ждал возвращения своих хозяев, так и не дождался...

VIII

На этот раз Бичура встретила нас погожим днем. С Заганского хребта, ослепительно сверкавшего в лучах весеннего солнца, тянул свежий порывистый ветер, и безлистые еще деревья покорно склоняли перед ним ветви с набухшими почками.

На распутье Василий Иннокентьевич покинул машину и, опираясь на массивную палку, пошел пешком по направлению к тому концу села, где жил Афанасьев, а я поехал к центру.

По легенде Василий Иннокентьевич должен выдавать себя за скотогона на монгольских дорогах, и сейчас трудно было узнать в нем всегда аккуратного и по-стариковски чистенького капитана Бабкина.

Поношенная шуба, покрытая выцветшей далембой и подпоясанная холщовым кушаком, собачья ушанка, развалившиеся ичиги совершенно преобразили Василия Иннокентьевича. Довершало дело заросшее седой дремучей щетиной лицо.