Рассказы. Часть 3

И все же здесь лишь я. Я и я буду. Мир в двухстах милях отсюда; я не смогу узнать ничего о нем еще в течение целого года. И это в свою очередь — но не более! Я не могу отбросить свои мысли, будучи в тисках этого болезненного настроения.

13 января. Еще два дня — еще два столетия! — прошло. Неужели не прошло и двух недель, как я был замурован в этой тюремной башне? Я поднимаюсь на вершину своей темницы и смотрю на горизонт; меня окружают не стальные прутья, а колонны, столбы и поверхность дикой и бушующей воды. Море изменилось; серые небеса сотворили волшебство, так что я стою в окружении буйства, которое грозит превратиться в бурю.

Я отворачиваюсь, потому что больше не могу терпеть это, и спускаюсь в свою комнату. Я стремлюсь писать — книга смело началась, но в последнее время я не могу выдать ничего конструктивного или творческого — и через мгновение я отшвыриваю перо и выбираюсь из-за стола. Чтобы бесконечно шагать в узких, круглых границах моей башни мучений.

Дикие слова эти? И все же я не одинок в своем страдании — Нептун, о Нептун, верный, спокойный, безмятежный, — тоже это чувствует. Возможно, это лишь приближение бури его так волнует — поскольку Природа имеет более близкое родство со зверем. Он постоянно стоит рядом со мной, поскуливает, и приглушенный рев волн вне нашей тюрьмы заставляет его дрожать. В воздухе ощущается холод, который не может рассеять наша печь, но не холод угнетает его… Я только что поднялся на платформу и посмотрел на зрелище грозы. Волны фантастически высоки; они несутся против маяка в титаническом буйстве. Эти прочные каменные стены ритмично содрогаются при каждом их натиске. Вспененное море больше не серое — вода черная, черная, как базальт, и такая же тяжелая. Оттенки неба стали гуще, так что в данный момент горизонт не виден. Я окружен вздымающейся чернотой, гремящей передо мной… Я вижу, как вдали сверкает молния. Буря скоро разразится, и Нептун жалобно воет. Я поглаживаю его дрожащие бока, но бедное животное сжимается. Кажется, он боится даже моего присутствия; может ли быть так, что мои собственные черты передают равное беспокойство? Я не знаю — я только чувствую, что беспомощен, попал в ловушку здесь и ожидаю милости бури. Я не могу писать дальше.

И все же я изложу дальнейшее. Я должен хотя бы себе доказать, что разум снова преобладает. При описании моего рискованного подъема к платформе — моего взгляда на море и небо — я не упомянул значение одного момента. Когда я смотрел вниз на черное и кипящее безумие вод внизу, на меня обрушилась дикая и упрямая жажда стать единым с ними. Но почему я должен скрывать истинную правду? — я почувствовал безумный импульс, подталкивающий меня броситься в море!

Это прошло сейчас; прошло, я молю, навсегда. Я не поддался этому извращенному побуждению, и я снова здесь, в своих комнатах, снова спокойно пишу. И все же факт остается фактом — внезапно появилось отвратительное желание уничтожить себя и с невероятной силой одной из этих чудовищных волн.

И что — я заставляю себя осознать — что означало мое безумное желание? Это была попытка сбежать, сбежать от одиночества. Как будто смешавшись с морем и штормом, я больше не буду один.

Но я бросаю вызов основам. Я бросаю вызов силам земли и небес. Я один, я должен быть один — и будь что будет, я выживу! Мой смех поднимется выше самого грома!

Итак, — вы, духи бури, — бейте, войте, яритесь, обрушивайте свой водяной груз на стены моей крепости — моих сил больше чем есть у вас. Но подождите! Нептун… что-то случилось с живой тварью — я должен присутствовать там.

16 января. Шторм утих. Я вернулся за свой стол сейчас, один — по-настоящему один. Я запер бедного Нептуна в кладовой внизу; несчастный зверь, кажется, напуган до смерти силами шторма. Как я писал в последний раз, он впал в безумие, скулил, скреб лапами и крутился вокруг своей оси. Он был неспособен отвечать на мои команды, и у меня не было другого выбора, кроме как буквально стащить его вниз по ступенькам за шею и бросить в застенки, где он не мог бы причинить вред. Я заботился о своей безопасности — нужно избегать возможности заключения в этом маяке с бешеной собакой.

Его вопли во время шторма действительно были жалкими, но теперь он молчит. Когда я в последний раз рискнул заглянуть в его комнату, я увидел, что он спит, и я верю, что покой и тишина вернут его к моему полному общению, как и прежде.

Общение!

Как мне описать ужасы шторма, с которым я столкнулся в одиночестве? В записи дневника я поставил дату — 16 января — но это всего лишь предположение. Буря смела все следы Времени. Она длилась день, два дня, три — теперь можно было лишь гадать — неделю или столетие? Я не знаю.