Рассказы

- Ну, и черт с ним,- скажет Николай,- какая тут библиотека, когда бани нету, ходим все как черти немытые.

Библиотеку откладывали.

- Вот это другое дело,- говорили старички,- в баньке попариться не грех, это всякий с удовольствием.

- Взносы небось придется на нее делать? - спрашивал кто-нибудь.

- Нет,- отвечал Николай,- вот амбар помещичий приспособим, перегородки из закромов высадим - и ладно.

Перегородки высаживали, и, когда приходили к нему за дальнейшими указаниями, он раздраженно кричал:

- Ну, какого черта еще прилезли? Чего вам?

- Насчет бани...

- Насчет какой бани?

- Обчественной.

- Вот надоели с этой баней. Всю жизнь сидели без бани - ничего, а то вдруг им баня понадобилась.

- Да нам не к спеху.

- Не к спеху, а лезешь?..

Баню пока откладывали.

- А перегородки себе взять можно? - нерешительно спрашивал кто-нибудь.

- Можно.

- Вот так до весны подработаем,- везде чисто будет.

Когда выбирали Степана, который старался всегда, чтобы все было хорошо, то каждый думал, что раз Степан - хороший человек, то он уж не откажет, если, к примеру, пойтить насчет леску попросить.

И так как каждому что-нибудь было нужно, то поэтому к Степану шли все.

И он никому не отказывал. Писал на бумажке какие-то крючки и отправлял к лавочнику для выполнения.

Но получалось всегда так, что одному даст,- глядишь - обидел другого. Написал одному выдать корову, отобрав ее у прасола, мужичок ушел, благословляя Степана. А через минуту прибежал прасол, прося написать бумажку о том, что его корова не подлежит реквизиции. Степану как-то неловко было отказать и этим обидеть человека. Он написал и прасолу. И когда мужичок прибежал, запыхавшись, и показал прасолу бумажку насчет коровы, прасол, прибежавший еще более запыхавшись, показал ему тоже бумажку насчет той же коровы.

Когда разговор заходил о том, чтобы делить помещичью землю, Степан первый присоединялся к этому, говоря, что несправедливо одному владеть тысячей десятин, когда у мужика и пяти нету.

Но, когда разговор заходил о том, чтобы в это воскресенье начать делить, Степану становилось жаль помещика,- тоже человек, и он говорил, что лучше подождать.

- Как там решат всем народом, так тому и быть. Немножко и подождать-то. Скоро соберутся.

- Да до каких пор ждать-то! Жрать нечего,- говорил кто-нибудь.

- Ну, я тебе записочку к арендатору напишу, он тебе муки даст.

- Что ж ты одному только напишешь, а остальные облизываться будут?

- Зачем одному, можно и не одному.

И все, окружив Степана, получали записки и бежали к арендатору за мукой.

- Вот человек, вот это душа. Чтобы он когда-нибудь тебе в чем-нибудь отказал,- примеру еще такого не было,- говорили мужики.- Не ошиблись, выбрали.

- На душу гляди, никогда не ошибешься. А минут через десять прибегал арендатор и торопливо говорил:

- Голубчик, дай скорей записочку, а то всего оберут, сукины дети.

И чем Степан был добрее ко всем, тем больше его начинали ненавидеть. И дошло наконец до того, что не могли слышать одного его имени, чтобы при том не помянуть своих и чужих родителей.

Лавочник, сообразно своему призванию, занялся хозяйственной частью, главным образом, кооперативом, куда посадил своего племянника, у которого нос посгоянно был в саже, а правая рука почему-то поднималась вместе с левой.

Но лавочник свое призвание, имевшее определение номерного, направлял односторонне: только для себя, забывая при этом об обществе. Поехал к Пасхе за товаром и привез почему-то одного мыла. Дешево очень было. Все подходили к прилавку, на котором лежали бруски серого мыла, и, потрогав руками, отходили.

- Хочешь умывайся, хочешь разговляйся,- сказал Сенька.

- Бани не построили, зато мыла сколько хочешь.

И так как мыла за глаза было много, то лавочник от себя стал сбывать его. Деньги за проданный крестьянам помещичий скот тоже поступили к нему.

- Квиток-то дашь? - спрашивал иногда какой-нибудь мужичок, только что внесший за корову деньги.

- Какой же тебе квиток,- говорил лавочник,- я вот тут тебя запишу.

Он ставил на клочке бумажки какой-то крючок и совал бумажку себе в карман, где у него были еще такие же бумажки.

- Не спутались бы,- говорил мужичок,- по разным карманам бы разложил.

- На каждого черта особый карман, что ли, буду готовить? - отвечал лавочник,- жирно будет, облопаетесь.

А потом и, правда, оказалось, что бумажки спутались: неизвестно, кто платил, кто не платил, и выходило так, что будто вовсе никто не платил, потому что, когда понадобились деньги на покупку товара, денег никаких не оказалось.

- Да ведь бумажки-то ты с нас брал? - закричали все в один голос.

- Брал,- ответил лавочник.

- Крючки-то свои ставил?

- Ставил.

- Ага, ставил? Так где ж они?

- Кто?

- Да бумажки-то эти с крючками?

- Он, должно, не в тот карман их клал...

- Чего галдите, вот ваши бумажки. Все тут записано. Проверяй.

И вынул из кармана пачку смятых истертых бумажек. Все посмотрели на бумажки и замолчали.

- Вывернулся, черт...

- Этот всегда вывернется. Вот отчетность бы завести, тогда бы они попрыгали. А деньги-то у тебя где?