Рассказы

— Вы идете против церкви, а я — против короля, — сказала она. По-моему, из нас вышла бы отличная пара.

Он грустно улыбнулся, а Лиззи все стояла, опустив голову, и глаза у нее стали наливаться слезами.

Печальным был тот вечер для них обоих, и столь же печальны были и последовавшие затем дни. И он и она занимались каждый своими делами, но как-то машинально, и подавленное состояние духа молодого священника было замечено в деревне многими из его прихожан. Но никто не догадывался, что причиной тому Лиззи, которая все это время не выходила из дому; все в деревне были уверены, что Лиззи и Оулет давным-давно втихомолку договорились пожениться.

В такой неопределенности протекла вся неделя, но однажды утром Стокдэйл сказал:

— Я получил письмо, Лиззи, — вы не возражаете, если я буду так вас называть, пока не уеду?

— Вы уезжаете? — спросила она растерянно.

— Да, я уезжаю. Так будет лучше для нас обоих. Мне не следует оставаться здесь после того, что произошло. Сказать вам правду, я просто не в силах жить здесь, и видеть вас каждый день, и сохранять при этом ту твердость воли, которая мне нужна, чтобы не изменить принятому мною решению. Я только что узнал, что постоянный священник прибудет сюда через неделю: тогда я смогу уехать куда-нибудь в другое место.

То, что он за все это время не поколебался в своих намерениях, больно уязвило Лиззи.

— Вы никогда не любили меня, — сказала она с горечью.

— Я мог бы сказать вам то же самое, — возразил он, — но не стану. Напоследок окажите мне любезность: накануне отъезда я буду читать в часовне проповедь — приходите послушать.

Лиззи утром в воскресенье обычно ходила в церковь, но вечером, вместе с другими не слишком твердыми в вере жителями Незер-Мойнтона, нередко посещала часовню; она согласилась прийти.

В приходе стало известно, что Стокдэйл уезжает, и очень многие, даже и не только методисты, сожалели об этом. Оставшиеся дни пролетели быстро, и в воскресенье вечером, накануне назначенного на утро отъезда, Лиззи сидела в часовне и в последний раз слушала молодого проповедника. Тесная часовенка была битком набита народом; как все и ожидали, темой для своей проповеди Стокдэйл избрал контрабандную торговлю, так широко практикуемую среди местных жителей. Слушатели, относя слова священника к самим себе, не догадывались, что обращены они были, главным образом, к Лиззи. Стокдэйл вложил в свою проповедь столько чувства, что под конец едва мог справиться с волнением. Его собственное страстное желание убедить и не отрывавшийся от него грустный взгляд Лиззи слишком разбередили душу молодого человека, он даже не помнил, как ему удалось закончить речь. Словно в тумане, видел он, что Лиззи повернулась и вышла вместе с остальными прихожанами; а немного погодя и сам он отправился домой.

Она пригласила его отужинать, и они сели за стол вдвоем — мать Лиззи, как обычно в воскресные вечера, рано легла спать.

— Мы расстаемся друзьями — ведь правда? — спросила Лиззи с деланной веселостью. Она ни словом не обмолвилась о его проповеди, что принесло ему немалое разочарование, но он тоже заставил себя улыбнуться.

— Разумеется, — ответил он, и они сели за стол.

В первый раз они разделяли трапезу — и, очевидно, в последний. После ужина Стокдэйл, более не в силах поддерживать пустой разговор, поднялся из-за стола и взял Лиззи за руку.

— Лиззи, — проговорил он, — вы, стало быть, считаете, что мы должны расстаться?

— Это вы так считаете, — сказала она печально. — А мне вам больше сказать нечего.

— И мне тоже, — ответил он. — Если таково ваше последнее слово прощайте!

Он нагнулся и поцеловал ее, и Лиззи невольно вернула ему поцелуй.

— Я выеду рано, — торопливо сказал он. — Мы больше не увидимся.

И он действительно уехал рано. Когда в сером утреннем сумраке он вышел из дому, чтобы сесть в повозку, которая Должна была его увезти отсюда, ему почудилось, что в окне наверху — в спальне Лиззи — за слегка раздвинутыми занавесками мелькнуло лицо, но свет еще только чуть брезжил, мокрые стекла отсвечивали, сказать с уверенностью было нельзя. Стокдэйл сел в повозку и уехал, и в следующее воскресенье в часовне в Незер-Мойнтоне проповедь читал уже новый священник.

Прошло два года после отъезда Стокдэйла. За это время он получил наконец приход и проповедовал теперь в небольшом городке далеко от побережья, но однажды он вновь появился в Незер-Мойнтоне, прибыв туда точно таким же способом, что и в первый раз. Трясясь в фургоне, он расспрашивал своего возницу, и полученные ответы вызвали в молодом священнике живейший интерес. В результате этой беседы он тут же без всяких колебаний направился к своему прежнему жилищу. Было около шести часов вечера и то же время года, как и тогда, когда он покидал Незер-Мойнтон. Так же поблескивала сырая земля, на западе ярко горел закат, и на бордюрах вдоль дома поднимали головки примулы, посаженные руками Лиззи.

Лиззи, должно быть, увидела его из окна, потому что, когда он приблизился к дому, она уже стояла на пороге, приотворив дверь; но тут же, словно спохватившись, отступила назад и проговорила принужденным тоном: