Рассказы

Анна Васильевна, русист, лупившая с моих бедных родителей 15 рублей за занятие (сумма, близкая к неприличию), больше всех любила американский структурализм, путая его, впрочем, с копенгагенским. Для непосвящённых: это всё равно, что спутать готов с готтентотами или Ахматову с Цветаевой. Наши занятия походили на явочные собрания революционеров или на сумбурные любовные свидания. Они назначались всегда в разных местах и в разное время. Мы занимались то на какой-то утренней зюзинской кухне (отчётливо помню старую заплесневелую яичницу на подоконнике и заспиртованную лягушку на холодильнике), то в полуденном майском Измайловском парке, то чуть ли не ночью в неясной коммуналке на Солянке (при этом в соседской комнате стоял гроб с умершей двоюродной тётей первого мужа Анны Васильевны). За время наших занятий я ни на йоту не подготовился к экзамену, но узнал бездну интересного о структурализме, пролегоменах, дискурсе и прочих вещах, при этом ни одно из этих слов не мог написать правильно. Вообще я страдаю врожденной безграмотностью. Один раз, уже в десятом классе, я проделал эксперимент: каждое утро в течение месяца я вставал и писал слово «собака». В месяце — 30 дней. Пятнадцать раз «собака» была написана через «а», четырнадцать — через «о», а один раз буква была пропущена. Я сделал вывод, что относительная справедливость и симметрия в мире всё-таки существует.

С Анной Васильевной мы расстались в начале июня, проведя последнее занятие в зале ожидания Белорусского вокзала. Занятие длилось полчаса. На мои пятнадцать рублей Анна Васильевна тут же бросилась покупать билет, как она сказала, в Сочи, хотя с этого вокзала в Сочи, кажется, не ездят. Словом, общение с Анной Васильевной приоткрыло мне жизнь таких странных людей, о существовании которых я раньше не подозревал, но которыми, тем не менее, университет просто кишит.

Наконец, четвертым моим репетитором была Ирина Ивановна Кузьмина, преподаватель французского языка. С французским языком у меня всегда были лёгкие и непринуждённые отношения, как с соседями, с которыми мило общаешься, но о которых ничего не знаешь. По-французски я бойко болтал с детства, но грамматика мне была совершенно не известна. То есть — совершенно. Грамматику я вообще не перевариваю никакую, ни русскую, ни французскую, ни санскритскую. Как только произносится какое-нибудь слово, типа «плюсквамперфект» или «герундий», в моём организме происходит что-то странное. Не знаю, как и описать. Мне становится очень-очень печально, причём где-то в области кишечника. Такое ощущение бывает, когда, например, в самый ответственный момент забываешь ключ или застреваешь в лифте. Только грамматическая тоска сильнее, безысходнее. Так вот: где-то в апреле выяснилось, что мне надо выучить грамматику и вообще — всё-таки подготовиться к экзамену. Нашли Ирину Ивановну, и я стал ездить к ней на улицу Горького, в подворотню за магазином «Наташа».

Ну что здесь сказать? Ирина Ивановна преподавала чётко и ясно. Проблема теперь была во мне. Я был не туп и всё мог понять, но дальше — организм отторгал. Грамматическая пища легко входила в меня, но так же благополучно выходила, причём тогда, когда этого хотелось организму. Я ездил в метро с карточками, зубрил, стиснув зубы, неправильные глаголы. Но проходило 2–3 дня, и ко мне возвращалась полная, безоговорочная девственность. Никаких упрёков в мой адрес со стороны Ирины Ивановны не было.

— Глагол «метр». Партисип пассе? — спрашивала Ирина Ивановна.

Я эпилептически заламывал глаза к лепному потолку, несколько секунд тихо стонал и сдавленно, как будто после стакана спирта, шептал:

— Метю.

— Не метю, а ми, — спокойно и даже весело говорила Ирина Ивановна.

— А! — делал я жест Семён Семёныча из «Бриллиантовой руки».

Для Ирины Ивановны всё это было явно скучновато, даже за десятку. Для меня — мучительно и бесполезно, особенно за десятку. Грамматику мы «прошли» за три месяца и расстались друзьями, Ирина Ивановна осталась в моей памяти как образец такта, душевного равновесия и доброжелательности. А французская грамматика в моей памяти не осталась никак.

И вот — экзамены. Год был жаркий, лето стояло душное. Сдача документов, консультации, первый экзамен — сочинение, второй — русский язык и литература (устно), третий — иностранный язык и четвёртый — история — всё это нервно пульсировало и плыло в июльском мареве. Помню только ропщущие на зной пыльные университетские каштаны и липы, фонтан у первого гума, как мухами, облепленный поступающими, ощущение, что ты полный идиот на фоне невероятно бойких раскованных абитуриентов.