Рассказы

— Ничего, — он нежно, по-братски потрепал мне шею, — все проходит… Пройдут и ноги.

— Я щас дверь закрою, быстрее, — сказал офицер.

Вася зашел в Пункт.

— А вы-то куда на ночь глядя, — спросил меня офицер, — без машины, ночью, в поле? Оставайтесь, у нас есть комната для гостей и душ.

— Нет, я… так… Мне надо в город.

— Ну, как хотите.

Я ждал, что Вася обернется, и он обернулся. Но дверь закрылась быстро, и я не увидел его лицо.

— 9 —

Я стоял один, промокший, с больной ногой. Чего-то ждал, хотя уже нечего было ждать, и упрекнуть себя было не в чем. Я сделал все верно, и даже если утром в чем-то дал слабину, действовал не по закону, то в течение дня все исправил… Успел…

Я подумал, что правильно идти в сторону Прощайки и посмотреть, что там с убитыми солдатами и Сергеевым. Но это можно было сделать и завтра, а можно было и совсем не делать, просто позвонить и сообщить. Как-нибудь…

Я устал. И вдруг понял, что уже не стою у Пункта, а бреду по лугу, и Пункт совсем погасил огни, исчез за поворотом. Стая голубей зашумела надо мной, я прибавил шагу, нога разошлась. Я забеспокоился, соблюдут ли права Васи, не подвергнется ли он дискриминации. Ведь когда приговор приведут в исполнение, он уже не сможет высказать свои жалобы и пожелания. Да и вообще, любой мертвец, даже нормальный, не ИНООНЧ, — какие у него права?

Вот девушка сегодня утром в церкви или соборе. Она не может, например, ни помешать измене возлюбленного на следующий день после похорон, ни даже узнать о ней. Не может попросить, чтобы с поминок ушли пара-тройка негодяев… Все говорят, что хранят мертвых в сердце, а на самом деле хотят забыть. Ладно там — чужие, но даже те, кто их любил, не могут вспомнить глаз. На фотографии стараются не смотреть.

Теперь, когда уже все было сделано, я понял, как далеко мы забрались. Мое изнеженное городское тело заныло. Стало страшно в ночи, вдалеке от людей. Я испугался. Достал пистолет. Держа его над головой, собрав последнюю волю, еще раз перешел реку. Знакомой тропой, но теперь, к сожалению, вверх, держась за стебли и корни, стал забираться на вершину оврага. Несколько раз срывался и все же залез: было больше холодно и страшно, чем круто по подъему.

Тихое, безлюдное, если не считать мертвых, самохинское кладбище лежало на километр влево и вправо, обходить было долго. Пошел прямо на цистерну. Оттуда я дорогу не помнил, зашагал наугад. Мне показалось, что заблудился, но заметил Вышегородскую Агриппину Степановну (1899–1956) и успокоился, потому что видел ее по дороге в Пункт. Я вдруг подумал, что прошел уже, наверное, целый час и приговор привели в исполнение. Или нет? Стал опять думать про права мертвых. Огляделся. Я зашел совсем далеко за этот час. Дорога сузилась, навстречу мне вышел человек с голубем в руке. Он оказался так близко, может быть в трех метрах. Я поднял пистолет.

— Продрог? — спросил Русин. — Это важно только здесь. Мертвые не болеют. Мгновение назад больной, ставший мертвецом, ничем не отличается от мертвеца, мгновение назад здорового.

Он говорил пошлости, а значит, это был реальный Русин, не продукт моего воображения. Мне бы такое не пришло в голову даже при температуре 42.

— Не подходи, — сказал я, — думаешь, тебе все с рук сойдет? Знаешь, сколько ты законов сегодня нарушил?

— Для мертвых и для птиц законов не существует. А для мертвых птиц — тем более.

Русин сжал горло голубя сильнее, тот закричал, заплакал, чувствуя близкий конец. Русин сделал шаг ко мне.

— Ты не представляешь, — сказал я, — в какое дерьмо сегодня вляпался, — и взвел курок.

— Убить хочешь? — Он приближался. — А ты в курсе, что птица Феникс возродилась из пепла?

— Из пепла и из дерьма — две большие разницы, — сказал я и нажал спуск.

Курок звонко щелкнул по ударнику, но выстрела не было. Порох конечно же промок.

Русин ударил меня. Полумертвый, замученный голубь упал на землю. Я тоже упал, еле успев выставить руки и не расшибиться об ограду. Русин ударил меня ногой, а потом схватил в охапку и попытался стукнуть головой о памятник. Я едва смог смягчить удар ладонью. Глаза в глаза столкнулся с Леночкой и Олечкой Петренко (2019–2021).

— Ты сумасшедший?! — закричал я. — Ты меня даже не знаешь, что ты делаешь!

— Я? Тебя? Не знаю? — Он захохотал. Отбросил пистолет, забрался сверху. — Десять лет я слежу за тобой! Десять лет ты не даешь мне спокойно жить!

Я держал его за руки, он меня — за горло.

— Я видел твои глаза тогда, в зале, на концерте! Холодные, умные! Ты смотрел на меня как на дурака, который только и может, что на сцене виться червем, тр…ть телок и писать чушь! Так ты думал? Да?!!

Я не мог ответить, не мог дышать, только старался сдержать его руки на моей шее.

— Как потом пошло все у тебя!!! Меня не взяли в ГоПКРНЛ, а тебя взяли! Потом ОПНРПП, ВСООГР, теперь даже ФСОЗОП! Поставили над всеми нами, клубом управлять!

Он стал давить сильнее. Мои руки ослабли. Никогда после детства я не был так близко к земле. Русин захохотал:

— Привет Засыпкину Алексею Ивановичу (1956–2016)!!! Следующий!!!