Двери отворились, толпа на мгновение отпрянула. Гаврилин и Михайлов воспользовались боевым отвлекающим криком ОПСВНСП, заорали, протащили Васю вперед. Но выиграли они только несколько секунд, а потом успели дотащить его только до первого укрытия — грузовичка с исповедальней, спрятали там. Вокруг сомкнулось кольцо ОПСВНСП. А вокруг него сразу же возникло второе, многотысячное кольцо из рок-фанатов. Толпа подняла Русина на возвышение у входа в церковь или собор.
— Ах, вот кто это! — закричал он. — Живой! Разве это не оскорбление городу в день фестиваля?
Я взобрался на грузовик, впервые в жизни оказался на уровне Русина.
— Товарищи!.. Был совершен дерзкий побег! При участии сообщника!
Русин моментально ответил:
Было видно, что в последнее время Русин заточен на сочинение хокку.
Толпа радостно закричала. От просветленных лиц повеяло смертью. Я должен был что-то ответить, чтобы сдержать их. У меня не было ни голоса Русина, ни его дара, ни сводящих девушек с ума птичьих ребер под майкой. И все же я впервые был с ним на одной сцене. Десять лет работы по линии ГоПКРНЛ, ВСООГР, немного ОПНРПП и наконец ФСОЗОП сделали то, чего бы я никогда не добился, занимаясь рок-музыкой, рок-поэзией и рок-выступлениями.
— Все мы хорошо помним, — сказал я, — что произошло в городе прошлой весной. Как все мы единогл… единодушно одобрили вынесение смертного приговора этому нелюдю… Этому нечеловеку, недостойному носить звание человека!
Я чувствовал, что говорю некрасиво.
— И все мы ждали еще неделю назад осуществления этого мероприятия, но… Как спел в одной из своих песен Владимир Русин: «Пусть жизнь сложна, но умереть непросто!»
Это я дал слабину, сглупил, кто же в поединке льстит сопернику?! Русин усмехнулся, толпа загудела. Я совсем запутался:
— Этот нечеловек предпринял с помощью сообщников дерзкий побег… Мы нечеловеческими усилиями… — А потом сказал главное: — Даю слово: еще до того, как сядет солнце, приговор будет приведен в исполнение…
Это было красиво, но глупо: солнце и так практически село. Русин молчал, улыбался. Он дал сойти на нет моим высоким нотам и начал тихо, с нуля, как будто выбросив в помойку все сказанное мной:
— Когда мир был юн и люди одевались в шкуры, все было просто: охотники убивали мамонтов, братьев наших меньших, а потом поедали мясо. Это было жестоко, но честно. Потом все изменилось. Люди продолжали есть мясо, но стали заворачивать его в тесто или капусту: они не могли видеть убитых братьев… и не могли их не есть. Так появились голубцы и пельмени. Так в обществе появилась двойная мораль… А теперь скажите: если мы хотим, чтобы этого нечеловека постигла справедливая кара, почему это делается чужими руками и вслепую? Неужели никто не хочет посмотреть ему в глаза? Мы хотим перевернуть мир или так — за хлебом вышли?
— «Хотим!» «Перевернуть!» «Володя!» — раздались голоса.
Стали напирать. Через кольцо ОПСВНСП каким-то образом прорвалась девушка с сумасшедшими глазами и вцепилась в борт грузовика.
— Выходи, нечеловек!
С другой стороны тоже кто-то прорвался, стало ясно, что через секунду-другую заграждение рассыплется.
И вдруг раздался мощный и спокойный голос:
— Подождите!
Рядом со мной на грузовике стоял батюшка Степан Алексеевич.
— Без исповеди нельзя!
Все посмотрели на Русина.
— Как будто мы мало знаем о его злодеяниях! Думаете, узнаем больше?!
— Вы ничего не узнаете, — ответил Степан Алексеевич, — это исповедь.
Все зааплодировали. Русин крикнул:
— Он ведь даже не крещеный!
— Разберемся, — сказал Степан Алексеевич и вошел в исповедальню.
Наступила тишина.
— А рыбу есть можно? — громко спросил кто-то Русина из толпы.
— Можно, — ответил он.
Батюшка прошел в исповедальню, у двери встал боец. Мы смотрели с Русиным друг на друга, как дуэлянты, которых разняли, ни один из которых не получил удовлетоворения, потому что победа досталась кому-то третьему.
От ворот раздался крик:
— Вова!
Толпа пропустила, а потом подняла на возвышение к Русину его девушку, Аню. Она поцеловала его при всех (ПИДРДОНЧ, ст. 8, ч. 2, БУРС, ст. 6, ч. 3–5 лет лишения свободы).
— Русин, милый, ты лучше всех! Ты — Прометей, ты — Атилла. Ты круче Атиллы! «Плененная любовь!»
Русин тяжело выдохнул, с не самым легким сердцем улыбнулся.
— Так получилось, что сегодня кому-то суждено умереть, а чему-то — родиться. Пока идет исповедь этого нечеловека, я хочу сказать… Я женюсь, ребята!
Толпа взорвалась восторженными криками. На меня не смотрели. Я тихонько, бочком, обошел исповедальню и проник внутрь через тайную дверь, в скрытое отделение, о котором не знали прихожане (исповедальня была специально модернизирована ФСОЗОПом несколько лет назад для УЗИ [36 — УЗИ — Условно-контролируемая Законопослушная Исповедь.]).
— Я хочу, чтобы моя свадьба была скромной и тихой, — услышал я голос Русина, — обвенчаюсь где-нибудь в деревенской церквушке на отшибе, чтобы не было всех этих зевак. Никого: только я и дьячок.
— А я? — спросила Аня.
— Ой, извини, и ты.