Рассказы

   Еще с минуту длилось молчание, и вдруг опомнившаяся толпа дрогнула, застонала... Самые бессмысленные от вина лица прояснялись сознанием; одна и та же мысль, одно и то же чувство выразились во всех глазах... Разом не стало безвольного, разнузданного, опьяненного зверя: рядом с человеком стоял человек, а в душах этих людей было одно им всем общее, всем одинаковое горе; и горе это было так велико и боль от него так нестерпима, что все то наносное, случайное, все то, что придавало им еще силы и терпения, теперь разом рассеялось, и стояли люди лицом к лицу с своим горем, обезоруженные, жалкие, беспомощные, как дети. По седым бородам катились мелкие, скудные мужичьи слезы, из которых каждая словно просачивалась через сильную мужичью душу насквозь. Где-то истерично взвизгнула женщина, за ней другая, третья, и вдруг вся толпа, как по команде, обнажила головы, опустилась на колени и с молитвой, любовью и отчаянием прильнула в последний раз к родной земле. В стороне, растроганное, с опущенными головами без фуражек, стояло начальство.

   -- Катя! милая! -- позвал Накатов. Молодая девушка прислонилась головой к косяку окна, плечи ее вздрагивали, и слезы беззвучно и неудержимо лились по щекам.

   -- Зачем? Ты понимаешь теперь зачем? понимаешь? -- возбужденно шептала она.-- Затем, что не терпит душа... Будьте же справедливы! Разве мало горя? мало? Облегчите же, а не осуждайте... Не осуждайте! -- Катя заплакала еще сильнее, а Накатов закусил губы и виновато потупился.

   -- Садиться! -- еще раз грустно и мягко прозвучал голос начальника.

БЕЗ ПРИВЫЧКИ

   -- Слышишь? -- спросила Ольга Ивановна и жестом руки заставила брата натянуть вожжи.

   Шарабан мягко катился по густой траве лесной опушки; желтеющие ветви кустов попадались в колеса, а в стороне, стройный и нарядный в своей запестревшей осенней листве, стоял молодой лесок.

   -- Слышишь? -- повторила Ольга Ивановна и наклонила голову.

   Николай Иванович вытянул шею, сузил свои большие темные глаза и покачал головою.

   -- Ничего не слышу. Что тебе показалось?

   -- Не показалось, а я ясно слышала, что в лесу рубят.

   -- Рубят? Нет.

   -- Ну вот! Станешь ты уверять! Держи в эту сторону, поезжай шагом и не разговаривай.

   Он свернул по тому направлению, куда указала она, и слегка ударил вожжами по спине лошади. Прямо перед ними открылась широкая просека; солнце, уже близкое к закату, глянуло им в лица, блеснуло искрами в золотых очках Николая Ивановича и заставило Ольгу Ивановну опустить глаза. Она стала следить, как бежало переднее колесо, подгибая под собою былинки травы, как мелькали упавшие желтые и красные листья, а молодое лицо ее чувствовало на себе ласку осеннего солнца.

   Легкий стук заставил ее встрепенуться, и она опять схватила брата за руку.

   -- Стой! -- шепнула она.-- Слезай и иди прямо к оврагу. Это, должно быть, там. Я подожду.

   Он покорно передал ей вожжи, спрыгнул на землю и с недоумевающим выражением повернулся к ней лицом.

   -- Я пойду. Что же дальше? -- спросил он.

   -- Накроешь с поличным; веди сюда... Лошадь есть -- лошадь возьми! Не потакать же ворам! Какой же ты хозяин?

   -- Голубушка моя, вот звание, которого я себе никогда не присваивал!

   -- Скверно делал! Все равно, не век же тебе в твоих канцеляриях сидеть -- приучайся! К оврагу... Иди же, да Осторожнее.

   Николай Иванович одернул на себе суконную тужурку, поправил очки и, неловко ступая среди травы и сухих сучьев, направился к оврагу.

   Лошадь смирно стояла, попрядывая ушами; Ольга Ивановна опустила вожжи, ленивым движением нагнулась вперед и, щурясь от солнца, стала следить за фигурой брата. Он шел слегка подпрыгивая на своих длинных, тонких ногах; раз или два он спотыкнулся, и, по движению его локтя, Ольга Ивановна угадала, что он опять поправил очки.

   "Коля -- дачник,-- подумала она,-- в деревне он и ходить-то по-настоящему не умеет. Чиновник. Если бы не я, что сталось бы с имением?"

   Николай Иванович скрылся.

   Он медленно углублялся в чащу, и до слуха его уже долетал теперь легкий стук топора.

   "Не ошиблась! -- думал он про Ольгу.-- У нее есть этот навык, некоторого рода наметанность... Я не думал, что из нее может выработаться такая дельная, хорошая хозяйка. Но что же, однако, буду я делать с "ним"?" -- вспомнил он, прислушиваясь к стуку в лесу.

   "Легко Ольге говорить: "Веди сюда! Лошадь есть -- лошадь бери". Как же это я все возьму, поведу?.." Николай Иванович охотно повернул бы в противоположную оврагу сторону, но он заметил нетерпение и презрительность в тоне сестры, и ему теперь захотелось доказать ей, что ему нисколько не трудно справиться с своей задачей, что поймать с поличным вора далеко не такая мудреная наука.

   "Однако что же я ему скажу? -- опять подумал он.-- Надо кричать, браниться, надо казаться рассерженным и возмущенным".

   Он сморщил лоб и тихо, так, чтобы не слышно было в двух шагах, откашлялся, прочищая себе голос.

   "Никогда не приходилось кричать,-- припомнил он,-- а теперь нельзя без этого: странно было бы говорить тихо, вежливо".