Рассказы

В общем, не буду уж вас томить подробностями, но хороший сват — он потому и хороший сват, что умеет уговаривать не только женихов, но и родителей невесты. Что вы думаете? Плохо вы знаете Менахем-Гецла, если полагаете, что он не уговорил кантора отдать младшую дочь за юношу Генах-Фишла, даром что тот «Иван»!

— Конечно, — сказал сват отцу девушки, — Из поросячьего хвоста раввинской шапки не сошьешь, но все ж этот Генах-Фишл не из тех, кому — что книга покаянных молитв, что сборник послеобеденных песнопений — все едино. Из Пятикнижия — так получше меня знает!

О попытке побега сват, конечно, отцу девушки не рассказывал. Это осталось тайной жениха, невесты и свата. Словом, разрешилось все благополучно, по закону Моисея и Израиля. Четыре древка — и под балдахин!

Январь 1937 г. Колыма.

Стояли жуткие морозы. Плевок замерзал на лету, а это значило, что температура ниже 50 градусов. В страшной паре братьев убийц, имена которым Голод и Холод, второй брат стал главным.

Лишь жизни ученого Зайцева ничего не угрожало. Он целыми днями сидел в тепле в своей лаборатории-мастерской и работал, работал. Пайку же получал по нормам передовика — килограмм хлеба ежедневно. «Рыжим везет», — с черной завистью говорили о нем другие заключенные.

А рыжий ничего не замечал, кроме своей науки. По вечерам он рассказывал соседям по бараку совершенно уже бредовые вещи. Говорил, что если перестроить определенным образом какие-то молекулы, то человек может стать бессмертным, а предметы получат возможность менять физическое состояние человека, воздействовать на его сознание, и даже, возможно, перемещаться во времени!

Конец физика Зайцева был неожиданным, печальным и таким же нелепым и невероятным, как его эксперименты. Однажды затребовал он от начальника прииска командировки в столицу, поработать в технической библиотеке. Ну или если нельзя в Москву, нельзя в Ленинград, то, может, хотя бы в Харьков, в библиотеку физического института? Конечно, организовать такое было невозможно. Единственное, чего смог добиться начальник прииска, с трудом получив «добро» от самого начальника «Дальстроя» — это разрешения на поездку в Магадан.

— Какая в Магадане может быть библиотека?! — возмущался Зайцев.

— Хочешь — поезжай, не хочешь — оставайся. Другой возможности для тебя не будет.

Зайцев поехал. Магаданская библиотека и в самом деле не смогла предоставить Зайцеву ничего интересного. Библиотекой никто не интересовался, и Зайцев оказался единственным посетителем читального зала. Пустив Зайцева в читальный зал, библиотекарь спросил о планах гостя и узнав, что тот собирается провести в библиотеке весь день, попрощался с ученым до вечера и ушел домой. Сопровождающее Зайцева лицо — зам начальника прииска — тоже ушел по своим делам. Зайцеву доверяли, знали, что он не убежит. И Зайцев не убежал. Он повесился. Прямо посреди читального зала.

Физик Зайцев был сродни знаменитому герою Конан-Дойля. Подобно тому, как Шерлок Холмс обладал глубочайшими познаниями во всем, что касалось сыска, но при этом считал, что солнце вращается вокруг земли, и фамилия Коперник ему ни о чем не говорила — так же и Зайцев — глубоко погрузившись в свою специальность, он мало смыслил в жизни вообще, и уж тем более не способен был адекватно отслеживать политические коллизии, в жернова которых сам же и попал. В свое время, решив для себя, что революция — это хорошо, и дело большевиков — правое, Зайцев так с этим и жил. И знать не хотел, что там еще происходит… Ему удобно было жить с таким постулатом, дабы более не отвлекаться на эту тему. И вот Зайцев оставлен на целый день в читальном зале библиотеки. Где не оказалось интересующей его научной литературы. Но оказались подшивки газет. Подшивки обычных советских газет, за разные годы советской власти. И Зайцев целый день их читал… Что произошло у него в голове? Понял ли он, что его посадили не «по ошибке», и что его не освободят? Или аналитический ум ученого между оптимистических строк советской прессы сумел разглядеть чудовищ, и постиг внезапно весь ужас происходящего в стране? Этого уже никто не узнает. Но вечером Зайцева нашли висящим на крюке люстры, один из столов в зале был завален подшивками газет, а поверх газет обнаружилась предсмертная записка Зайцева: «Разочаровался». Одно единственное слово, нацарапанное неровным крупным почерком ученого на обложке какого-то подвернувшегося, очевидно, в последний момент под руку, любовного романа, какой-то романтической дребедени 1923 года издания…

Что сам Зайцев сказал бы о своей смерти? «Может быть, это событие выльется в то, что через сто лет советские колхозники соберут в Антарктиде рекордный урожай апельсинов?» Так или иначе, ученого постигла общая участь — две лопаты — и в яму!

Январь 1837 г. Кашперов.