Виктор будет идти медленно, чтобы не обгонять Офелию.
Когда они окажутся на улице Лиссо, Виктор поцелует Офелию в первый раз, и она не отстранится. Она будет пьяна и весела, и Виктор будет для неё новым, свежим приключением, игрой в бисер перед небесными свиньями. Офелия прижмётся к Виктору всем телом, и когда он предложит зайти к нему на чашечку кофе, она, конечно, не откажется.
Дом Виктора будет совсем недалеко от дома Офелии, и она подумает, что легко сможет дойти пешком в любое время. Значит, подумает Офелия, можно задержаться.
Офелии понравится квартира Виктора. Она будет рассматривать африканские статуэтки на книжных полках, а Виктор будет что-то говорить, но для Офелии слова уже не будут иметь ни малейшего значения.
Знающий не может ничего изменить. Вы ведь знаете своё прошлое, и вы ничего не можете изменить в нём. Точно так же тот, кто знает, что произойдёт, не может это предотвратить.
Незнающий — может. Потому что он не знает, какой дорогой пойти. Он идёт той дорогой, которой хочет, а не той, какую предначертала ему судьба.
Седой человек спустится по ступенькам и пойдёт по безымянной улочке. Он слишком долго прожил, чтобы сохранять надежду.
Он остановится под одним из освещённых окон на одной из маленьких улочек Рима. Он не знает названия этой улочки, но он знает саму улочку наизусть. Он точно знает, кто сейчас выйдет из дверей этого дома.
Из дверей этого дома сейчас выйдет его дочь, Офелия. Она выйдет из дома, пошатываясь. По её тонкой руке будет стекать струйка крови. Он поймает её в свои объятья, когда она уже будет падать на холодную мостовую.
В этот момент капо Прести будет вытирать бокалы, только что закрыв своё заведение.
В этот момент Роберта будет спать в своей огромной постели, и ей будет сниться покойный муж.
В этот момент человек в сером будет пить виски прямо из горлышка пузытой бутыли и мутными глазами смотреть на фотографию женщины в бальном платье.
В этот момент изящная белая рука будет вести невидимую линию через пухлые женские губы, через маленький подбородок, по упругой груди, задерживаясь на пурпурных сосках, и ниже — к вожделенному раю, а золотые перстни будут лежать рядом на небольшом столике.
Вслед за Офелией в дверях появится Виктор Барза. В его руке будет зажат нож. Седой человек приподнимется, чтобы сделать что-нибудь, хоть что-нибудь, и в этот момент в переулке появится ещё один человек. Его имя не играет роли. Он увидит человека с ножом, он увидит седого человека с девушкой на руках, и бросится на помощь, хотя он не будет знать, в чём дело. Виктор Барза испугается и побежит прочь, но прежде чем бежать, он наугад ударит ножом, и попадёт Офелии в левое лёгкое.
И тогда седой человек поднимет глаза к небу и закричит.
Он видел этот момент с самого начала. Он знал, что будет так, когда мать Офелии умирала при родах, из последних сил выдавливая хрупкого ребёнка наружу. Он знал, что будет так, когда рука в перстнях подписывала указ о ссылке. Он знал, что будет так, когда ждал звонка, которого не могло быть.
Когда придёт письмо, он будет ждать звонка, которого не будет.
Человек в сером зайдёт в комнату и подаст ему белый конверт. Он может не открывать конверт, потому что знает, что внутри. Внутри — лист гербовой бумаги с двумя словами «Рим ждёт». И всё, больше ничего. Откроет он или не откроет этот конверт — неважно. Ничего не изменится.
И тогда седой человек достаёт из стола бумагу и достаёт перо. Не золотое — железное. Он окунает перо в чернила и пишет ответ.
«Я хочу умереть в Равенне», — пишет он. И всё. Больше ничего.
Потому что нет Знающих, кроме него. Потому что ничего нельзя изменить, пока он знает будущее. Пока он знает, что Офелия выходит из дома Виктора Барзы. Пока он принимает Офелию в свои объятия, пока случайный прохожий пугает Виктора, пока Виктор, убегая, вонзает нож в спину Офелии.
Позже он согнёт лист пополам, положит в чистый конверт и отдаст человеку в сером.
Человек в сером поклонится и выйдет из комнаты.
На следующий день Офелия выйдет из дома и отправится в Пальмовый Парк.
Всё, что позволит нам Рим, — умереть в Риме, а не в Равенне.
Сцена для Джона Доу
Сначала Мэри не поверила, что клиента зовут Джоном Доу. Она посмотрела на него внимательно, но глаза Доу выражали безразличие и какую-то собачью покорность. Он не волновался, подавая ей водительское удостоверение и карточку социального страхования, не оглядывался по сторонам. Он отдал ей документы с таким видом, будто делал это ежедневно.