Рассказы

Вспоминался тот изящный пистолетик Григорию Андреевичу и гораздо позднее. Вновь пришлось уходить от немцев, и хоть случилось то летом, и гораздо южнее, сложились те недели еще сложнее. Раз за разом выходя из окружения, обессиливал уже не юный воентехник Твердыкин так, что хоть садись, да пулю себе в висок пускай. Но наган был уже пуст, а корячиться, ловчась сунуть себе в рот ствол винтовки и затылок разнести, не позволяло инженерная гордость. И подгонял Григорий обессиленных бойцов:

- Не останавливаемся, товарищи. Поживее, пободрее. Бывало и хуже. Война - работа тяжелая, но нам не привыкать. Помнится, в восемнадцатом...

Память, опыт и уверенность - вот что армии нужно позарез. Ничего не забываем, слабины не даем. Германца останавливали, фашистов туда же, и вообще всех кто к нам полезет.

Вспоминалось. Многое вспоминалось.

Под Оршей в рукопашной зарубил двух немцев саперкой, и, глядя в перекошенное лицо мертвого унтера, сказал:

- Их нихт бин киндер.

Да, с изучением языков не особо складывалось. Ну ничего, фриц и так понял - чего тут непонятного?

В окружение попадал еще дважды, ранение, госпиталь, потом Воронежский фронт, 2-й Украинский, З-й Белорусский... Снова ранения, медаль и два ордена, майорские погоны. Окончание войны встретил в Кенигсберге - работы по профилю там оказалась просто прорва. И что за судьба - куда не ткнись, везде тебе противостоит сумрачный немецкий гений, то с танками, то с конструкторскими заморочками?

Ничего, справились. Не со всем, и не окончательно, ну так работа же. Разве она кончается?

Жил, работал Григорий Андреевич, давно вернулся в Москву, внуки уже подросли. Как-то, уже на пенсии, довелось глянуть интересный телесериал. Может, малость и приукрашенный, но интересный. И спокойно говорил там главный герой: "мы псковские, мы прорвемся!"

- Вот он, правильный реализм нашей жизни! - сказал старший Твердыкин, коту и своему первому правнуку. - Вы, граждане, хоть и насквозь якиманские москвичи, но про истоки должны помнить. Пусть мы и не в первом полку служили, пусть и не кавалергарды, но без нас никак!

Мальчишка согласился, кот, хотя свои собственные кошачьи корни представлял слабо - тоже.

Сто лет прошло. Эх, где тот февраль 1918-го... Кто-то помнит, кто-то забыл, кто-то спорит, что все было вовсе было. А в чем спорить? История, она многогранна - так взгляни, или этак, - все правда. Главное, не нужно тужиться, и о чем-то нарочно не забывать.

Тяжелые были дни. Старой Русской армии уже не было, новая Советская еще не сложилась - так принято считать. Но так ли это? Или имелось две армии, да, слабые, деморализованные, откатывающиеся на восток, но огрызающиеся?

Нет ничего прекраснее, чем гордиться славной, мощной, умелой, героической родной армией. Это очень правильное чувство. Вот только не бывает изначально непобедимых и легендарных армий. Армия - она живая. Порою она почти умирает, но неизменно возрождается. Возрождается через боль и позор отступлений, через хаос поражения и неудачные штурмы, превозмогая малодушие и собственную неуверенность. Вот такие дни и выпали в том памятном феврале. Впрочем, нехорошо забывать о почти безвестном январе, марте, апреле 1918-го. А чем тот день, назначенный праздником, был: рождение или возрождением - стоит ли спорить? Задумаемся и согласимся: нет и не было у нашей армии лишних, ненужных дней. Все дни - боевые, учебные и трудовые.

Но, как подсказывает календарь, день рождения требует конкретной даты. Пусть и чуть-чуть условной.

Так что с праздником, бойцы и командиры, и все-все причастные!

Режим полубога

  (Как всем известно, меня зовут Витя. Мне шестнадцать лет. Я - гений-попаданец. Меня все, кроме врагов, любят. Враги тоже любят, но вредят из-за невыносимой ревности и безответности чувств.)

  Ноябрь 1979 года, Малаккский пролив.

  В распахнутые иллюминаторы вливался морской воздух и плеск волны, утренняя прохлада несла запахи близких островов и нежный блеск рассветного азиатского солнца. Переборка чуть заметно вибрировала - "Нежин" шел "самым полным". Каюта была полна сонного дыхания, крепких, еще ночных запахов. Кто-то грубовато похрапывал. Что за жуть?

  Я осторожно скосил взгляд - Вера спала на моем плече, неслышные выдохи заставляли трепетать прядь густых волос иссиня-черного цвета настоящей москвички. Я нежно поцеловал девушку в левый сосок и повернул голову. На моем правом плече спала Лада - кудри закрывали фотогеничное личико, спала она тихонько, как лабораторная мышка - засос на шее казался следом жестокого опыта. Да, это я перестарался. Дотянуться до ее левого соска было нелегко, но я уже натренировался. Лада улыбнулась тихому чмоку, но не проснулась.