Рассказы

Впереди меня полз молодой офицер, такой же неопытный в подобных делах, как и я; когда мы почти добрались до конца гика, на нас обрушился такой яростный шквал ветра с ливнем, что мы вынуждены были остановиться, вцепившись в бревно.

Какое-то мгновение мы думали, что следует отказаться от всякой надежды достичь каната, но Господь нам помог, распорядившись иначе; подождав несколько минут, мой товарищ вновь двинулся в путь, добрался до каната, спустился по нему и, три или четыре раза окунувшись в воду, забрался в шлюпку.

Его пример послужил мне уроком.

Я рассчитал, что, вместо того чтобы спускаться, когда лодка будет непосредственно под канатом, лучше будет, напротив, отважиться на спуск, когда ее отнесет шагов на двадцать пять или тридцать в сторону, и в этом ее движении туда и обратно была заключена для меня единственная возможность оказаться на конце каната точно в то мгновение, когда она будет подо мною.

И в самом деле, благодаря этому расчету я соскользнул по канату, сжимая его одновременно руками и коленями, прямо в лодку и оказался единственным, кто добрался до нее, не окунувшись в воду и не получив серьезных ушибов.

Полковнику Фирону, следовавшему за мной, повезло меньше. Некоторое время он раскачивался в воздухе, затем несколько раз уходил под воду, ударился о планшир лодки, едва не попал под ее киль и изнемог так, что отпустил канат. К счастью, в эту самую минуту один из матросов заметил его, схватил за волосы и, почти потерявшего сознание, втащил в шлюпку.

Что касается капитана Кобба, то он заявил, что оставит палубу своего судна последним. Поэтому, чувствуя себя ответственным за жизнь всех людей, находившихся на борту “Кента”, от первого до последнего, он отказывался спуститься в шлюпку, не сделав все возможное, чтобы преодолеть нерешительность тех немногих, кого испуг лишил способности действовать.

Однако все его уговоры были напрасны.

Между тем, услышав, как пушки, тали которых перерезал огонь, одна за другой проваливаются в трюм и там взрываются, он понял, что с этого времени его самоотверженность становится лишь бессмысленным упрямством, и, бросив на свое судно последний взгляд, сказал:

— Прощай, благородный “Кент”! Прощай, мой старый друг! Ты заслуживал более достойной и более красивой смерти, и я бы с радостью разделил твой жребий, будь нам суждено вместе пойти ко дну в победном бою. Но мы лишены этого счастья. Прощай, благородный “Кент”! Увы, увы! Вот как нам приходится расставаться!