Рассказы

Чтоб не заработать обвинений в богохульстве оставим эти строки без комментариев. Тем более, что над В. Хохлевым, кажется, уже светится нимб:

«Он… шлет людям Ангелов своих.
Он молча над землей парит,
Диктуя мне вот этот стих».

Тут некстати вспоминается пушкинское: «…чтоб Золотая рыбка была у меня на посылках».

А тем временем поэт вообще отождествляет себя со Всевышним:

«Я…
Как будто бы ночью последней распят…
Пробитые руки и ноги саднят,
Ребро кровоточит, шипы леденят».

В детстве слышал похожий стишок:

«Звездочки, косточки сложены в ряд —
Трамвай переехал отряд октябрят».

Но никогда не слышал, чтобы острый предмет, впивающийся во плоть, (у В. Хохлева, видимо, терновый венец) «леденил».

Вообще в хохлевском творчестве немалое место занимают человеческие отношения. Такие трепетные, нежные, интимные (по словарному значению — душевные, сокровенные).

Куда там А. Пушкину («Я вас любил, любовь еще, быть может, в душе моей угасла не совсем…») до поэтических высот В. Хохлева!

«Я вас любил, а вы меня не очень.
Я вас хранил от непогод и бед.
Я мог за вас погибнуть…
Впрочем,
Вкусить других мне суждено побед».

И, действительно, нашему поэтическому мачо побеждать и побеждать. Так у него «Незнакомые женщины ластятся к телу» (неужели все сразу?!). А «Она — «твердый шар из двух спаянных тел». Ничего подобного, пожалуй, не найдешь даже в иллюстрациях к Камасутре.

Любовь по В. Хохлеву,

«Она, как ёрш кефирную бутылку, меня скребёт…».

При этом

«Я иду по Риппербану,
В голове пустая блажь,
Денег полные карманы,
В теле молодой кураж».

Подобный «кураж», судя по всему, заканчивается весьма успешно:

«Мы в городе найдем обитель
Одну, вмещающую двух…
А утром в свете чистоты
Мы выйдем в город — я и ты».

Говорят, в порядке эксперимента упомянутое стихотворение А. Пушкина «Я вас любил» несколько раз переводили с русского на английский и снова на русский. В итоге получилось: «Вот и ты, вот и я, я вся твоя, ой-ля-ля»!». Честно говоря, любовная лирика автора сборника напоминает такой перевод. А меж тем, оказывается, В. Хохлев умудрился читать свои стихи даже в Великобритании в течение трех часов к ряду. При этом восторженная публика, по собственному признанию поэта, требовала: «Читайте дальше»!

Что ж, почитаем и мы:

«Я принесу тебя домой,
Мой дом не твой — а твой не мой…
Я так и не пойму — кто ты».

Нет, в очередном шедевре поэт все-таки понял это. Или, по крайней мере почувствовал:

«Ты пришла теплая, лохматая после сна…
Обошла молча…
Постояла и ушла…
Вошла и вышла…».

Ну, хорошо, дама оценила поэта по достоинству, судя по всему, даже не прикоснувшись к нему и не подходя близко. Но каким же шестым чувством надо обладать, дабы понять, что сударыня была не только лохматая, но еще и «теплая»? Какой полет фантазии! Впрочем, это пытается оценить и сам поэт:

«Как мысль шальную приструнить?..
За талию хотел схватить —
Не удержать… как утром бляди».
Поэтому не удивляет, что
«Жених и невеста на брачном ложе.
Влагающий влагаемое
Во влагалище…

Оплодотворение энергией смерча, Беременность языка».

В другом стихотворении, посвященном некоей (?) «А.С.» — еще интимней:

«Он тут, совсем недалеко —
Я чувствую — стоит,
И что-то тихо, глубоко
Проникнув, говорит».

Очень трогательно звучат такие строки:

«Шорохом, шепотом, стоном открыла
Жизнь свое новое место».

Еще в одном опусе выясняется, что

«Для хранения Божьего семени
Человек Божьего племени
Должен тоже уметь истреблять»,

Что В. Хохлев, кажется и пытается старательно делать, хотя и очень образно, но слишком красиво:

«Поэт — меч, пластующий язык». Пластовать, как уверяют специалисты по русскому языку, — резать, накладывать пластами. Мечом же можно рубить, колоть, наконец, ударить противника. Но пластование — функция совершенно другого предмета, скажем, ножа для разделки рыбы.

Или другой, холодящий сознание, пассаж:

«Вдруг оборот
Медленный головы», —