Рассказы

Другой день — не то, что прежний. Куда как вольно было вчера веселиться. Сегодня по–другому все. Небо опять низкое, не волю обещает — гнетет унылой совестью. Из низких туч бусь летит, мелкая, как мошкара, пронзительная, как недобрый взгляд. Сильный ветер несет ее параллельно земле, и спрятаться невозможно, промокаешь сверху, снизу, со всех сторон. Недаром и цвет туч — бусый, такой же неприятный, сырой, сомнительный. Сопутствуя буси и тучам, ее несущим, едем мы с Коневым, едем прочь от моря, надышавшиеся соленого вольного ветра. Едем на встречу с молодежью, спасать коньский фотоаппарат. Ведро свое я спасал один, потому решаю в переговорах не участвовать. Пусть Конь сам выкручивается пробкой из тугих молодежных объятий. В том, что они будут тугими, я ни минуты не сомневаюсь: нашей молодежи если попало что в цепкие руки — вырвешь с трудом. Конев тоже это знает, а потому сидит понуро, готовится. Потому что нужно очень грамотно провести переговоры, пережмешь чуть — можешь и в морду за свой же фотоаппарат получить. Конев умный, он догадывается, что помогать разговаривать я ему не буду. Хотя если в морду — то я, конечно, с ним. Куда ж его бросишь, худощавого. А разговаривать — нет, не хочу. Буду лучше Ленкой Заборщиковой любоваться. Мою первую жену тоже Ленка звали. Так остро у нас все начиналось. Так же остро и закончилось. Много лет уже прошло, а душа до сих пор болит. И дочка старшая — мой на всю жизнь укор, умница–красавица. Я раньше выл порой, когда напивался, и скучал сильно. А теперь ничего, держусь. Только молитву свою повторю, вроде и легче. Она простая, из двух слов всего. «Ну ладно», — так говорю.

Лена нас встретила у своего домика, на окраине деревни. В нем она и лицензии на рыбу от колхоза продает. Дом старый, покосившийся весь, песком наполовину занесенный. Да и все дома в Кузомени такие. Будто проклял кто деревню — ни травинки, ни кустика. Песок везде носится, струится, вьется. Несколько месяцев так, пока снег не выпадет. Тогда снег точно так же струится.

И кладбище в Кузомени страшное. Стоят кресты на высоченных столбах. Песок то придет барханом, то опять уйдет, развеется повторяющимся сном. Тогда могилы может обнажить. Потому глубоко хоронят, под самую землю. А кресты высоченные, на случай нового песка.

Только река спасает Кузомень. Жирная река Варзуга. Медленно течет она между барханов. А в глубине ее идет на нерест семга. Большое стадо. Одно из немногих, оставшихся в живых.

А еще люди спасают. Вон Ленка стоит, улыбается синими глазами. Второй день знакомы, а радуется, нас увидев. Видно, нелепо мы выглядим с Коневым, печальные потерянцы. Приехать не успели, как ищем уже вещи. С молодежью общаемся.

— Ну пойдемте, горемыки, отведу вас к ребятам, — серьезно говорит, а глаза лучатся, как кусок внезапный неба голубого посреди серых туч. За такими глазами куда хочешь пойдешь. Вот и мы обреченно пошли за Ленкой на неприятную встречу.

Молодежь уже ждала нас. Состояла она из двоих синих от наколок, черноротых от отсутствия зубов пацанов лет по пятьдесят. Была она не первый десяток лет пьяна и с трудом держалась на ногах. Но дело свое знала туго.

— Мы идем с моря, а он лежит в песке и мигает. Зелененьким таким, — рассказ молодежи получался живой и веселый.

— Мигает, — подтвердила вторая молодежь, видом еще поизношеннее первой.

— И мы ведь не украли. Мы просто взяли, потому что лежит ничей, — располагая знанием закона, умело по местам расставляла все первая.

— Да, не украли. Если бы украли — тогда другое дело. А так — первое, — слегка не совладала с разумом вторая.

— Потому деньги нам нужны, — первая не теряла мысль, пусть даже и простую.

— Деньги, — утвердительно упала головой вторая.

— А без денег не дадим. Потому как нашли, а не украли, — первая облегченно закончила рассказ.

— Пятьсот, — обреченно сказал Конев. Денег было немного.

— Да не, мало. Мы же не украли, — молодежь была по–хорошему настойчивой.

— Ну хорошо, тысячу. Ребята, больше правда нет, — Коневу было неловко. Я сидел в машине, не выходил до поры. Фотоаппарата в руках у молодежи не было. К тому же она принялась гадливо хихикать, видя смущение Конева.

— Две тысячи, — отхихикав свое, строго сказала молодежь. Конев покраснел.

— Ребята, имейте совесть, — вступила тут в разговор Лена. Слова ее, видимо, имели цену — молодежь слегка затревожилась, переступила с ноги на ногу.

— А чего ты, Ленка? Мы же не украли, — аргумент их был железный. Они сами верили в него.

Конев вообще часто краснеет в присутствии молодежи. Я вышел из машины и стал рядом. Я вообще большой и хмурый. Кто знает, что у меня на уме.

— Ладно, полторы, — смилостивилась внезапно молодежь.

— А где фотоаппарат–то? — я спросил, не имея ничего худого.

Молодежь как–то сникла.

— У Власьича он. Мы ему за пятьсот рублей заложили.

— Ладно, пятьсот Власьичу и пятьсот вам, за то, что не украли, — Ленка строгая была еще красивее. — И перед людьми чтоб не стыдно было!

Странная эта логика убедила молодежь. Недовольная, она сдалась.