Рассекающий поле

«Не в автобусе же я потащусь», – подумал Сева и сделал шаг вперед. Нет, это был не столько шаг, сколько мысленная команда «вперед» – и точка зрения, которую он сейчас собой представлял, двинулась. Сначала сквозь стену, а затем через необъятную пространственную толщу воздуха и высоты, с огромной скоростью, ориентируясь на шпиль Петропавловской крепости.

Не было никакого ветра, потому что мысль не может встречать сопротивления ветра. Она просто мгновенно переносится туда, докуда способна дотянуться. Она ограничена лишь своим представлением о мире и неготовностью воображения действовать именно тогда, когда нужно.

Думай, Сева, как узнать, где выступает правильный музыкант. Ну конечно, нужно просто посмотреть афиши на Невском.

Сева сделал резкий вираж прямо над темной водой Невы, пронесся, как Чкалов, под Троицким мостом и забрал влево, к изумрудному и ровному, как газон, Эрмитажу.

«А как это у меня так получается спать? – вдруг совершенно отчетливо подумал Сева, и сразу же: – Так можно было бы и не ездить никуда – слетал бы во сне». Но почему-то не слетал. Даже досадно вдруг стало: можно было бы сэкономить. И тут же сам себе: «Закройся, мелкая душонка!»

После Эрмитажа снова резко влево, потом вправо – ой, занесло, где это мы? ага, улица Гороховая, помним, именно здесь и квартировал Илья Ильич Обломов – назад, к Невскому, вот наконец тумба, мимо которой Сева проходил сегодня уже по меньшей мере трижды. Постоим, оглядимся.

И вдруг, оглянувшись на эти черные, втянувшие плечи дома, Сева отчетливо почувствовал источник отчаянья, выражаемого их позами. Вот этого всего уже не подвинуть. Там, в бетонных колодцах, в клетках с узкими окошками замурованы люди. Им достался самый лучший город, который есть в этой стране, а они живут так, как живут. Их зажатость не может породить желания, потому что неясно, чего еще желать. За этим городом нет перспектив. Вот оно – темное питерское отчаянье, возникающее на фальшивом пике человеческой культуры.

Так, читаем афиши. Спектакли – достаточно нам спектаклей. Ага, некто Гришковец читает про то, как он съел собаку. В Мариинке «Свадьба Фигаро» в постановке Александрова. Дальше: команда Tequilajazzz на Лиговском проспекте, но это послезавтра – эх, дожить бы до послезавтра. Что сегодня? Дайте нам прямо сейчас. Вот: Леонид Федоров, набережная канала Грибоедова, 36, начало в 22.00. Который час? Хотел посмотреть на часы, но руки опять некстати не оказалось. Там сейчас должно быть все в самом разгаре. Так, что еще есть. Мама дорогая, да тут недалеко играет сам Гребенщиков! Едва ли не единственный выживший, человек мира. Недавно же вот были песенки про духовный паровоз и ржавый жбан судьбы. Не, не хочу профессионала. Хочу ищущего, ибо сам ищущий. Как же я днем не увидел этой афиши? Какой кайф, можно без билета! Не заблудиться бы только…

Сева не заблудился.

Федоров сидел на самом краешке обычного канцелярского стула в серой футболке на два размера больше. Футболка была мокрой уже почти полностью. Концы кудряшек намокли и превратились в сосульки. Искаженное лицо блаженного человека. С кончика носа на секунду свисает капля пота. Он ерзает, притопывает, подается к микрофону так, что кажется, будто стул все-таки будет потерян как точка опоры, – но нет, разрыва сцепления не происходит.

Он пел странную песню. Она практически полностью игралась на одном аккорде, плотным неспешным ритмом, выдержанным в неклассическом размере. Под этот ритм исполнялось что-то вроде театрального номера на несколько голосов. Если точнее, то текст был для одного голоса, а исполнение – на несколько. Голос старательно до вычурности выпевал мелодию, но при этом он же ее остранял лишними нотами, срывами, пришептываниями и прикрикиваниями между слов. При этом лицо то искажалось, то расплывалось в улыбке, нога притоптывала, а руки неумолимо, жестко пилили на гитаре нечто, под что и мелодию трудно придумать. Получался эффект дикой, сложной многоголосицы при исполнении вещи скорее примитивной. Он не столько пел, сколько показывал опыт какой-то альтернативной формы существования, только что открытой искусством. А то, что это – искусство, было несомненно. Однако Сева подумал, что можно только посочувствовать людям, которые пришли сегодня с целью приятно провести вечер.

В следующей песне он играл ритмически интересную последовательность из трех аккордов, для которых предложил по ходу песни четыре варианта мелодии. Строго говоря, это вообще была не песня – каждый куплет пелся по-новому, не только мелодически, но и эмоционально, припев отсутствовал. В конце он, как будто сжалившись, еще раз пропел первый куплет. Получалось, что он взял удобную для импровизации основу и показал потенциал ее мелодической аранжировки.