Сева огляделся, и у него возникло минутное ощущение, что его заманили в западню. Нет, это он сам по какой-то причине дал загнать себя в угол. Дал остановить себя, напоить этим трогательным чаем, дал поговорить с собой о чем-то. Эти полгода после расставания с Мариной он жил без особенных разговоров. Он стал звереныш. Он брал что и кого хотел, не извинялся, не пытался объяснить или быть понятым. Он ничего не планировал. Он весь был реакцией на то, что видят глаза, на то, что чует чуйка. Он не боялся ничьих реакций – все они были трепыханиями жертвы. Потому что он сам уж точно не жертва. Он не знал этого состояния даже в степях под Волгодонском. Это было какое-то новое, обретенное в обществе состояние. В нем было мрачно, но комфортно. Оно разрешало не делать вид. Животное обладает рядом преимуществ перед недолюдьми.
Но здесь у него не было преимуществ. Он не знал, о чем и как говорить, поэтому просто смотрел. В темном углу он заметил старую темную икону с ликом Богородицы.
– Присаживайтесь, Всеволод.
– Спасибо.
– Вы, пожалуйста, подливайте себе чай сами, будьте самостоятельны за столом.
– Хорошо, я справлюсь, – он положил себе на тарелку пару бутербродов – с сырокопченой колбасой и красной рыбой.
– Вы знаете, я была несколько удивлена вашими стихами, Всеволод. В хорошем смысле, – она сделала паузу, отхлебывая чай.
– Внимательно вас слушаю, – сказал Сева, сглотнув кусок бутерброда.
– Не могу сказать, что стиль этих стихов мне близок. Мне кажется, они часто рассыпаются от собственной избыточности. В своей метафоричности вы не знаете границ. При этом – вы пока владеете лишь метафорой, которой хватает на одну-две строки. А той метафорой, которой хватает на стихотворение целиком, – нет. В результате у вас получаются тексты, в которых все строки ведут в разные стороны…
Сева перестал жевать, пытаясь ничего не упустить.
– Я бы не говорила вам этого, если бы не видела явного таланта, характера и впечатляющей фантазии. Но если вы будете так писать, вы никогда не опубликуете ни строки. Потому что мы живем не в то время, когда читатель может за вас доделать вашу работу. Никакого читателя больше нет. За все отвечаете вы сами. Никто не будет распутывать аллюзий и ломать голову над тем, что вы хотели сказать в темных строках. Черновики, гениальные обрывки, недореализованные замыслы, модернистская заумь – все это обречено на забвение. Мы живем в мире, в котором все это существует только для случайного филолога, которому руководитель дал соответствующую тему. А вы пишете так, как будто читатель должен посвятить вам жизнь. Хотя производите впечатление весьма взрослого молодого человека.
Сева усмехнулся и отвернулся, пряча улыбку. «Расколола за две минуты! – восхищенно думал он. – Монстр, мать ее».
– Вообще-то почти все эти стихотворения – тексты для песен. Моих песен. Я не очень серьезно к ним относился, мне хотелось петь что-то свое. Обычно все, что нужно сказать песней, есть уже в мелодии и интонации. Иногда мне кажется, что текст не важен вообще.
– Но вы ведь сделали книжку – в книге текст воспринимается совершенно иначе.
– Да. Пожалуй, я легкомысленно сделал книжку. Хотел подарить девушке.
– Очень мило.
– Но когда она была готова, никакой девушки уже не было.
– Что вы читаете, Всеволод?
– Вот недавно купил второй том из собрания сочинений Бродского. Но в целом, я совсем не знаю, что читать сейчас в поэзии.
– Это нормально. Третий том будет получше. В Публичной библиотеке хорошая книжная лавка – я регулярно там встречаю современных поэтов, так что есть возможность следить.
– Как-то у меня не получается…
– Чего ж не получается-то? У вас так мало свободного времени?
От ее хватки стало не по себе.
– Я вам подскажу несколько имен и дам кое-что почитать. Вообще обратите внимание на другую традицию поэзии – не метафорическую, а метонимическую. Я помню, как когда-то прочла стихотворение Бориса Чичибабина с вот этими финальными строками: «Красные помидоры / Кушайте без меня». Что это и о чем это? На самом деле это язык психологической точности. Метафора часто бывает слепа к психологии… Ну что же ты смотришь голодными глазами?..
Она встала и вышла из комнаты. Внутри Севы что-то оборвалось. Он похолодел и одеревенел. Софья Степановна вернулась с какой-то тарелочкой.
– Извините, – Сева не узнал своего голоса, – это вы мне сказали?
– О чем?
– О голодных глазах.
– Ну что вы, Всеволод, – это я собаке – вы посмотрите, какими глазами она смотрит. Нет, я вам все-таки подолью чаю.
Сева стоял на одной из аллей перед входом в Новодевичий монастырь и смотрел на мощные яркие кисти рябины.