Рассекающий поле

Зима в Ростове полна противоречий – в начале февраля Сева своими глазами видел зеленую травку, а ко второй декаде опять замело.

Сева снял перчатки и еще раз посмотрел на адрес на листочке: да, кажется тут. Он свернул с Красноармейской во двор, которого раньше тут не замечал, прошел мимо гаражей к дальнему подъезду. Домофон. Он еще никогда не пользовался домофоном. Так, набрать номер квартиры. Набрал – тишина. Еще что-то надо нажать. Так, номер квартиры, решетка. Ждем – тишина. Так, какие еще варианты. Вот: номер квартиры, ключик. Ага, есть гудок. Затем голос:

– Всеволод, это вы?

– Да-да, я, здравствуйте.

– Заходите.

Дернул дверь – закрыто: что-то он пропустил. «Блин, колхозник, приперся в общество», – ругнулся про себя и снова: номер квартиры, ключик.

– Извините…

– Всеволод, когда раздастся гудок, открывайте дверь.

– Да-да.

«Как с тупым первокурсником», – подумал второкурсник Сева. Открыл дверь в подъезд и вошел.

– А зачем она тебя пригласила? – спросил его вчера Никита, весело глядя в упор.

– Наверное, о стихах поговорить. Я на ее экзамене в январе получил пять – и подарил ей свою книжку. Это же естественно – показывать стихи?

– Так, понято. А зачем ты подарил стихи некрасивой женщине весом более ста килограммов?

– А кому – тебе, долбоящеру, стихи показывать?

– Признавайся: ты хочешь ею обладать ради карьерного роста.

– Скажем так: мне хотелось бы, чтобы она увидела во мне серьезного человека.

– А ты – серьезный человек?

– Я даже не могу выразить словами всю степень.

– А не боишься, что она просто физически сильнее?

– Представляю себе эту схватку, эти рушащиеся книжные полки, – подал со стороны реплику Антон. Он имел привычку во время чтения в позе лотоса отбивать ритм какой-либо частью тела.

– Это, девочки, зависть, – сказал Сева. – Я иду посмотреть, каким образом в нашем дебилоидном мире умудряются существовать такие люди, как она. Люди, которые в каком-то никому не понятном деле ставят для себя какую-то фантастическую планку.

– Это правда, Софья Степановна – монстр, – не отрываясь от учебника, вставил Антон.

– То, что она монстр, это мы все знаем, – подтвердил Никита.

– Я курсовую у нее хочу писать, – неожиданно для себя сказал Сева.

Подниматься долго не пришлось – квартира оказалась на первом этаже. Софья Степановна приоткрыла дверь и держала собаку – что-то маленькое, булькающее и пахнущее собакой.

– Не бойтесь, у нее просто скверный характер.

Сева поначалу даже не понял, о чем это.

Внутри было сумрачно, там пахло пещерной сыростью, смесью книжной пыли, старой одежды, домашних животных и кухни. Общежития так не пахнут – сквозняки не дают закрепиться даже сильным запахам. А это – нора. Тут нет сквозняков.

Севе было предложено не разуваться, это было непривычно. В тесном коридоре он оставил верхнюю одежду.

– Всеволод, проходите вот сюда. Мы здесь почти не живем. Два года назад сын достроил дом в Старочеркасске, и с тех пор я за этой квартирой просто присматриваю. Иногда работаю, часть библиотеки осталась здесь. Но, как видите, в порядке это место содержать уже не получается.

Да, вокруг был бардак. Огромное количество обуви, стопки книг, листочков, россыпи письменных студенческих работ, одежда, немытая посуда, невытряхнутые пепельницы. Сева вошел в комнату, на которую ему указали. Это был оазис. Чистый, застеленный светлой скатертью круглый стол, на подставке стоит чайник, из носика которого идет пар. Фарфоровые чашки с блюдцами, бутерброды, пирожные, печенье, конфеты. На расстоянии вытянутой руки от столика сохранялся идеальный порядок. А дальше был полный хаос. Граница, за которой кончался предел обитания.

На заваленном журнальном столике лежали свежие газеты – «Известия», «Независимая», «Новая», «Литературная», тут же журналы – «Вопросы литературы», «Новый мир», «Знамя», оранжевая обложка незнакомого «Ариона». Газеты и журналы явно читаны – они примяты, ряд листов лихо загнут или даже свернут. Свежая книга – роман Улицкой – небрежно лежала вверх корешком открытой на середине. Стол производил впечатление культурной повседневной жизни. Сева впервые встречал эти издания в доме живого человека, до этого он видел в библиотеке лишь некоторые.

Софье Степановне было чуть за пятьдесят. Она носила длинные темные волосы, прореженные проседью, которую она не закрашивала. Она одевалась не по-университетски. Это были многослойные разноцветные тряпицы, кофточки, длинные расшитые юбки, платки и шали вокруг полной, тяжелой фигуры. Она была специалистом по двум непопулярным областям – древнерусской литературе и европейским Средним векам. Но она совсем не была затворницей – об этом говорили и одежда, и журнальный столик. У нее имелся муж, большой ее помощник, взрослый сын с разрастающейся семьей.