Рассекающий поле

Только мне нужно к тебе прикасаться. Если выбирать, где укрыться, я бы спрятался у тебя под юбкой. Уткнулся бы в твой твердый выпуклый лобок, терся бы о него щекой, дышал жаром твоего тела. Я бы держался за твою щель – так, будто, если я ее выпущу, то просто забуду, где вход – вход туда, где я больше всего хочу быть, где мне естественно быть. Но я могу войти туда только так, как могу. И я вновь вхожу, чувствуя твое жаркое инобытие, влажную распаренную плоть, место, в котором должна зарождаться жизнь. Я больше ничего не хочу, кроме как исторгнуть из себя все, что я видел и знал, всю эту муть, сводящую меня с ума своей бесполезностью и неразделенностью. Я не хочу помнить ничего – если я не могу вспомнить то, о чем нельзя забывать. Находясь в тебе, мне кажется, я помню это, мне кажется, я понимаю, что говорит мне горячая бездна, в которую я проник. Я разговариваю с нею, и она говорит со мной. И когда я из тебя выйду, я буду собой – чистым и невинным, сильным и цельным. Меня покинет все инородное, с чем сам я справиться не могу. Я – бесформенная куча мусора, у которой нет границ, принципов. Но заключи меня в объятья, дай пожить в пузыре твоей любви, дай войти в тебя таким, какой я есть, – и я выйду таким, каким я должен быть. И мне не надо всего этого по отдельности. Невозможно эту картину собрать по миру, как мозаику, по фрагментам. Объятия одной, понимающие глаза другой, лобок третьей. Все, что должно случиться, должно случиться с тобой. Я даже не представляю, сколько всего там может случиться. Но и того, что я представляю, – много. И когда я смотрю в твои случайные глаза, не могу не думать о том, понимаешь ли ты, осознаешь ли, куда я тебя зову, как далеко я с тобой пойду. И боюсь выдать себя, прикрываю глубину, не пытаюсь говорить о будущем, потому что тебя пугают разговоры о будущем. Потому что ты не знаешь, возможно ли удержать это настоящее. И невозможно тебе объяснить, что это очень легко. Теперь это очень легко. Ты боишься, потому что настоящее может просто оборваться. И ты не хочешь ничего знать о будущем – потому что оно может не наступить, если настоящее завтра оборвется. Это будет непереносимо – нести в себе, помнить о несостоявшемся будущем. Я не подвергну тебя этому испытанию, любовь моя. Не будет ни слова о завтрашнем дне – несмотря на то, что я вижу нашу жизнь вплоть до дня нашей смерти. С поправкой на то, что, как выглядишь ты, – я точно не знаю.

И я даже не представляю, как тебя искать. Что может быть глупее, чем искать женщину! Я просто готов к тебе, стараюсь быть готовым.

Действительно, что я должен сделать, чтобы встретить тебя? Что, если учесть, что можно мне дать несколько минут и любое женское лицо – и я, возможно, разгляжу в нем твои черты? И ты мне даже подмигнешь как-то, поднесешь палец к губам: мол, никому пока.

Как же я тебя искал на своем бурном втором курсе, после того как Марина, казалось, упрятала тебя туда, откуда уже не возвращаются. Мы, к слову, конечно, потом встретились с нею, мы не могли не встретиться – мы же были однокурсниками, сидели за одной партой. Встретились и смотрели друг на друга, будто с волнением искали чего-то. Марина рассказала, что работа, на которую возлагались надежды, сразу после нашего расставания прекратилась, потому что она «надолго» заболела. Надо же, думал я, как твой организм упорно боролся, изгоняя меня как болезнь. И теперь ты такая вежливая, руку мне пожимаешь. На третьей паре я от нее отсел. Она тут же испытала прилив чувств и ушла с занятий, чтобы более никогда и ни при каких обстоятельствах не выказывать своей слабости. Потому что слабости никакой не осталось.

А к концу осени все покатилось. Я искал компаний, в которых танцуют при приглушенном свете, и под утро, усталый и раздраженный, кололся о ноги жриц. Чудилась ли мне в них ты? Прости, кажется, даже не чудилась. Под утро я возвращался стариком. Кто бы мог подумать, что можно так отвратительно себя чувствовать после секса. Мне просто не хотелось жить. Нет, мне не хотелось умереть, но желания жизни я на некоторое время тоже лишался. Как будто я растратил последние капли накопившегося было настоящего желания. Или желания настоящего. Но потом то алкоголь, то скука делали свое дело. И даже да, казалось, что и ты там промелькнула, что-то в смехе почудилось такое искреннее и знакомое. И в следующий момент я уже лежу на незнакомой пухлой девчушке в приспущенных черных лосинах, и под нами крыша общежития – и еще даже не начинает темнеть, я все вижу – все вижу, кроме тебя. Я смотрю в это незнакомое лицо, вспоминаю имя, которое узнал пару часов назад, и не понимаю, что произошло. Что я сделал не так, любимая? Куда ты делась? Почему это лицо не смогло тебя удержать? Почему оно перестало меня узнавать? Попробуй мне объяснить. Нет, молчи, я сам пойму – я же только что хвастал тем, какой я понятливый.