Рассеянная жизнь

Фасолька по сути своей была обычная подмосковная мещаночка — сердце нежное, слезы близко, порывы чисты и часты. Вполне могла поверить в любую ерунду, убедив себя, что дело благородное. Один раз, например, почти согласилась работать девушкой по вызову, исключительно из-за литературного восприятия действительности. В те времена, когда все постоянно что-то продавали и покупали, она думала только о том, где бы достать денег на билет в Израиль, и как-то раз на Арбате познакомилась с сутенёром. У него было худое лицо и оттопыренные уши — вот и весь обобщенный портрет порока, который она запомнила. Он сказал, у них эскорт-услуги, бизнесмены выбирают девочку по каталогу, ей семьдесят процентов, фирме тридцать, на билет заработаешь за месяц. Она вдруг подумала, что это не страшно, это как Сонечка Мармеладова — ради любви… По его словам выходило, что девочек не обижали и уважали даже, профессия непростая, но хорошая, можно и семье помочь, и на квартиру накопить, или вот на билет. С учёбой получится совмещать, а стыда в этом нет никакого, это голодать стыдно и в нищете мыкаться, а работа всякая хороша, вот и Гай говорил, что она для сильных и красивых…

Опомнилась, только когда сутенер, розовея ушами, сказал, что сначала нужно с ценой её определиться и придется «проверить» — ему, менеджеру по персоналу и директору.

А как-то раз маленький пожилой прибалт, тоже на удивление ушастый, пристал на дорожке Александровского сада, долго говорил о Набокове и, ага, о любви, а потом смущенно предложил помощь — сто тысяч рублей за просто так. Точнее, за несколько минут в его машине. (Не то чтобы фасолька такая прекрасная, это деньги дешевые были.)

Хранило её одно только: из-за спины впечатлительной мещаночки вовремя показывалась бойкая арбатская деваха и весело говорила что-то вроде: «Чиво?! Да хрен тебе!», а если и она не помогала, то просыпался цыганский прадедушка-кузнец — ничего не говорил, только показывал в волчьей улыбке крупноватые белые зубы. Так что и на дачу она не поехала, и письмо Антон не передал, но одержимость поездкой в Израиль засела у неё в голове крепко, и деньги как-то надо было доставать. Если не телом, то, наверное, тоже что-нибудь продать?

Мамина библиотека относилась к заводу, который был у них градообразующим предприятием, так что зарплату ей платили хоть и маленькую, но вовремя, а премии выдавали причудливыми товарами. К зиме, например, расщедрились на пару импортных пуховиков, которые всё бы ничего, но никому в семье не годились — фасольке не подходил пятьдесят четвёртый размер, а маме чудовищный истошно-розовый цвет. Решили продать их в Москве, маме сказала, что знакомая девочка на рынке пристроит, а сама отвезла в ларёк Альберту.

— За сколько ставить? — деловито спросил он.

Фасолька видела объявление: 450 долларов стоил недельный тур в Израиль, и потому ответила:

— За четыреста пятьдесят долларов.

Альберт только пожал плечами, но ко всеобщему изумлению первый пуховик улетел почти сразу же. Пришёл парень неприметный с пышной своей красавицей, набрал всего — ликёр зелёный, дорогущий амаретто «Disaronno» в хрустальной бутылке, шоколадок всяких по три штуки, кое-каких видеокассет, сигарет «Моrе» тонюсеньких для неё и «Dunhill» себе, бутылку «Royal», конечно. В общем, широко взяли, а напоследок красотка пухлым пальчиком в пуховик ткнула: «хочу», и он сказал: «заверни».

Фасольки тогда не было, ей потом всё рассказали и деньги вручили, она их маме отвезла, как бы за два. Мама таким деньгам поразилась (говорили, что в Москве можно комнату в коммуналке за столько купить, а тут за две куртки) и фасольке с этими рыночными дружить запретила, наверняка бандитизм какой. Новой жизни она не знала, но чутьё имела животное.

А вот другой пуховик завис на месяцы, уж очень был уродлив для второго чуда подряд. Фасолька раз в пару недель деликатно осведомлялась не ушёл ли, но Альберт только смеялся, что снаряд два раза в одну воронку не попадает. Уже начала опасаться, что он велит забрать это угробище, чтобы вид не портило, но как-то приехала, а там беда. Альберт сидит, уткнувшись мордой в прилавок, вокруг в молчании продавцы и девки стоят. Фасольке шёпотом сказали: «Альберта на три косаря гринов кинули». «Плакали мои денежки», — первым делом подумала она, а вслух спросила чо как. Да как обычно, пришли люди покупать, баксы показали, дали пересчитать, передали из рук в руки, а как ушли, там «кукла» оказалась: сверху соточка, снизу, а посерёдке бумага резаная.

Альберт поднял голову, посмотрел на фасольку красными глазами и приказал продавцу:

— Слышь, из кассы ей пятихатку отдай. Чего теперь.

Остатки бабок рассовал по карманам, подхватил под мышки её, Ирку Белый Лобок, сгрёб с витрины несколько бутылок и вылез на Калину, тачку ловить.

И снова она ехала по мокрой скользкой дороге, рядом мужчина прикладывался к бутылке и передавал ей сладкий ореховый настой, Ирка визжала, а водитель словил кураж и гнал сквозь светофоры, не замедляясь. Но не было теперь ни счастья, ни любви, ни отчаянья, одна пьяная злость в воздухе.