Распутин. Жизнь. Смерть. Тайна

Запись в Дневнике императора от 4 августа свидетельствует о том, что духовная идиллия в отношениях императора со «старцем» вроде бы восстановилась: «Вечером приехал Григорий, побеседовал с нами и благословил меня иконой»215 (скорее всего, по случаю грядущего вступления Николая в должность главнокомандующего).

Возможно, именно в эти дни (Матрена Распутина пишет о «второй половине 1915 года», когда вести с фронтов «становились все хуже), Григорий, дабы окончательно стереть осадок о московской истории, впервые за весь период войны выступил с «милитаристской» инициативой, направленной на поддержку боевого духа православного воинства. «Душевно переживая от невозможности как-то помочь несчастным на фронте, отец… послал великому князю Николаю Николаевичу записку, в которой просил разрешения приехать в передовые части, чтобы помолиться вместе с солдатами»216. Ответ гласил: «Приезжай. С радостью тебя повешу»217. Впрочем, учитывая, что реакцию великого князя было несложно предугадать, это, быть может, была еще и «хитрая провокация», призванная укрепить Николая в намерении снять Николая Николаевича с должности главнокомандующего.

Однако противники Распутина не сразу почувствовали изменение конъюнктуры и продолжили борьбу за его удаление из столицы. Стремясь ковать железо, пока горячо, министр внутренних дел Н. Б. Щербатов попытался добиться скорейшего отъезда Григория из Петрограда. Ни глава МВД, ни другие влиятельные лица не хотели и не могли понять главного: в сложившихся условиях Николай с Распутиным все равно не расстанется.

«Сам император, — полагает С. Л. Фирсов, — искренне считал себя религиозно ответственным только перед Богом. Признать же Гр. Распутина еретиком или просто пойти навстречу общественному мнению, требовавшему удалить „старца“, значило по большому счету признаться в отсутствии религиозной интуиции и, следовательно, усомниться в собственных религиозных правах (как Помазанника Божия и Верховного Ктитора главенствующей конфессии). Для искренно верующего человека, каким был император Николай II, подобное признание было невозможно»218.

Такое объяснение представляется идеологически усложненным. В действительности дело заключалось в том, что, начиная с весны 1915 года, Николай и Александра вновь, как и в предвоенный период, остались перед лицом разбушевавшейся оппозиционной стихии, психологически оградить от которой их мог только один человек — Григорий Распутин. И чем непроходимее оказывалась пропасть недоверия между царями и их подданными, тем влиятельнее и политически масштабней становилась фигура «старца».

Когда Николая упрекали в том, что его дружба с Распутиным гибельна для династии, царь неизменно возражал: «Как раз наоборот… Вот посмотрите: когда у меня забота, сомнение, неприятность, мне достаточно пять минут поговорить с Григорием, чтобы тотчас почувствовать себя укрепленным и успокоенным. Он всегда умеет сказать мне то, что мне нужно услышать. И действие его слов длится целые недели…»219

В этих условиях любые направленные против «старца» инсинуации приобретали в глазах царя и особенно царицы обратный смысл: «…сказала Мама: „Чем боле тебя ругают, тем ты мне дороже…“ — „А почему такое?“ — спрашиваю у Ей… „А потому, — говорит, — што я понимаю, што все худое ты оставляешь там, штобы ко мне притти очищенным… И я тебя жалею за те муки, што ты от людей принимаешь для меня… и еще ты мне оттого дороже!..“»220

И все же на следующий день после благословения царя иконой, 5 августа, Григорий Распутин вынужденно отбыл в Покровское. Э. С. Радзинский объясняет это решение тем, что Николай и Александра якобы стремились таким образом не допустить того, чтобы в общественном сознании имя Распутина соединилось с грядущими заведомо непопулярными кадровыми решениями — отставкой главнокомандующего великого князя Николая Николаевича и назначением на его место самого императора.

Думается, что, помимо этого, решение императора свидетельствовало еще и о том, что история с «Яром», хотя и была официально «похоронена», все же оставила в душе Николая тяжелый осадок, в итоге чего царь так легко удалил Нашего Друга на сравнительно долгое время221.

Почувствовав, что размолвка с государем полностью не преодолена и будучи фактически спешно вытуренным из Петербурга, оскорбленный Распутин впал в состояние психологической декомпенсации.

На пароходе «Товар-Пар», везшем его в Тобольск, пьяный Григорий стал нарочито куражиться: собрал вокруг себя солдат, призывал их петь хором, обозвал официанта «жуликом», заявив, что тот украл у него три тысячи рублей, наконец, «позволил себе неуважительно отозваться об императрице и ее августейших дочерях»222, а в заключение, будучи совершенно пьяным, уснул в своей каюте и обмочился.