Распутин. Выстрелы из прошлого

И французов стали колошматить. Они развязали войну, не мобилизовав армию - да, кроме того, шли завоевывать, то есть грабить, а такая армия при первой серьезной неудаче теряет боевой дух (как и произошло с французами сто лет назад, при Фридрихе Великом). Вдобавок национальные обычаи французов были самыми дурацкими, к примеру, они все передвижения своих войск подробнейшим образом описывали в газетах. И вот вам исторический факт: 3-я прусская армия разминулась с французскими войсками маршала Мак-Магона и потеряла противника. Но тут немцам попадает в руки свежая французская газета, где подробно расписано, как Мак-Магон расквартировывает войска в Реймсе. Немцы, обрадовавшись, повернули к Реймсу, в самом деле нашли там Мак-Магона и чувствительно ему всыпали…

Не надеясь на свои силы, французы пустили в дело колониальные части негров и арабов. Воевали те не ахти, но вдоволь зверствовали над немецкими пленными, ранеными и медсестрами. Однако французы искренне считали, что в составе прусских войск сражаются некие «дикие гунны». Так и отвечали в ответ на послевоенные упреки в зверствах: а зато у вас дикие гунны в кавалерии служили!

Откуда эта глупость взялась? Да оттого, что во всех армиях Европы те кавалеристы, что в Пруссии и России именовались «уланами», звались «лансье» либо «лансер», от слова «копье». Слово «улан» турецкого происхождения. Вот французы от своего великого интеллекта и решили, прослышав про «улана», что пруссаки на них послали каких-то диких азиатов, навербованных то ли в Турции, то ли в дебрях центральной Азии. И эта байка дожила до Первой мировой: мол, пруссаки нас разбили из-за наемных гуннов…

Между прочим, симпатии всей Европы были как раз на стороне Пруссии - за исключением Австрии и Дании, незадолго до того чувствительно получивших от пруссаков по сусалам. Естественно, и в России были только рады поражениям французов - еще свежа была память о Крымской войне, еще были живы и полны сил многие ее участники (кстати, и во время австро-прусской войны в России симпатизировали именно Пруссии). К тому же прусский император Вильгельм I был кавалером русского Георгиевского креста (полученного за бои против Бонапарта). События оценивались в России однозначно: наши бьют «поганого хранцуза». Император Александр II наградил нескольких отличившихся в боях прусских офицеров Георгиями (как и после австро-прусской войны).

Пруссаки были наши! Круша лягушатников, они и за нас, получалось, отплатили. Вильгельм совершенно искренне писал Александру: «Воспоминания о вашей позиции по отношению к моей стране будут определять мою политику по отношению к России, что бы ни случилось».

В конце концов Франция капитулировала у нее осталось достаточно войск, но дух был сломлен, они шли грабить и захватывать, а потому, столкнувшись с нешуточным отпором, сломались, как сто лет назад их предки, бежавшие от Фридриха Великого…

Сразу после этого во Франции грянула «революция», низложившая Наполеона-Малютку. Крепко подозреваю, здесь сыграли роль те же самые шкурные соображения: император им нанес удар в самое сердце, обещал захватить новые земли и массу трофеев, а вместо этого задрал лапки перед «дикими гуннами». Тонкая, ранимая душа француза, уже раскатавшего было губья на прусские колбасы и баварские виноградники, никак не могла этого вынести. Вот и разжаловали Наполеона из императоров, как не оправдавшего надежд на трофеи…

А вслед за низложением Наполеона в Париже вспыхнул очередной бунт, вошедший в написанную коммунистами историю как «Парижская Коммуна». О ней принято было отзываться в самых возвышенных выражениях - но на самом деле это был просто-напросто мятеж многотысячного маргинального элемента, проще говоря, черни. В Париж моментально слетелись шизофреники из многих стран, люди той породы, что спокойно жить не могут: итальянские карбонарии, русские нигилисты, польские сепаратисты и прочий одержимый революцией неважно где, какой и чьей - сброд.

Продержалась эта банда, слава богу, всего семьдесят два дня. Но за это время они успели расстрелять сотни заложников из «буржуазии и контрреволюционеров», в том числе архиепископа Парижского, поджечь немало исторических зданий, памятников архитектуры. Покушались даже взорвать собор Парижской Богоматери, но не хватило умения и силенок.

Спасать положение пришлось опять-таки пруссакам. Они освободили из лагерей для военнопленных шестьдесят тысяч человек, вернули им оружие, и этот корпус, надо отдать ему должное, быстро покончил с парижскими мятежниками.

Почти нет ничего, за что стоило бы хвалить французов, но исключения все же случаются. Например, мне чрезвычайно нравится, как они поступили со своим «великим живописцем» Поставом Курбе. Этот субъект Парижскую Коммуну приветствовал с восторгом, стал ее видным деятелем, этаким «министром культуры» и выступил инициатором сноса памятника Бонапарту, Вандомской колонны.