Распутин. Три демона последнего святого

На следующий день к Илиодору приехал сам Распутин с просьбой о примирении. Кроме того, Григорий просил Илиодора помирить его с Гермогеном.

В первую очередь Григорий думал не о себе, а об императорской чете. «Папа и мама шума боятся… пожалей папу и маму, ведь они тебя так любят», — говорил он Илиодору.

Гермоген, должно быть, тронувшийся рассудком, изъявил согласие на встречу с Распутиным, но стоило тому войти, как он увидел обращенный к нему зад архиепископа. Илиодор писал, что при виде подобной картины пораженный Распутин укоризненно воскликнул: «Владыка!», «и как бы кем ужаленный, выбежал из покоев, на ходу надевая шубу и шапку».

Действительно — что еще ему оставалось делать?

Узнав о произошедшем, императрица вознегодовала и предложила расстричь Илиодора, но Николай II решил не доводить дело до крайностей. Закончилось все тем, что Синод постановил епископа Гермогена за неповиновение отстранить от управления Саратовской епархией и назначить ему пребывание в Жировицком монастыре Гродненской епархии, без права посещения Петербурга, Москвы и Саратова, а иеромонаха Илиодора из Царицына переместить во Флорищеву пустынь Владимирской епархии в число братии.

Вполне возможно, что с Илиодором и Гермогеном обошлись бы не столь сурово, но с их подачи скандал получил большую огласку. Заговорщики с удовольствием давали интервью газетам, обвиняли Священный Синод, делали недвусмысленные намеки, затрагивающие царя и царицу. И конечно же, на все лады честили Григория Распутина, человека, который не только не делал им никакого зла, но и до последнего пытался их образумить. Миролюбивый характер старца вкупе с его добротой проявился и здесь.

Как ни оспаривал Гермоген решение Синода, как ни пытался его отменить, но в конце концов получил предписание о срочном выезде в Жировицкий монастырь и прекращении «обсуждения решений и действий духовной власти перед лицами, к обсуждению сего не призванными».

Отчаявшись, Гермоген отправил императору телеграмму, в которой писал, что всю жизнь свою верой и правдой служил церкви и престолу, и вот на склоне лет с позором, словно преступник, изгоняется из столицы. «Готов ехать куда угодно, но прежде прими меня, я открою тебе одну тайну», — запросто, обращаясь на «ты» к императору, писал Гермоген. Скорее всего тайной этой могло стать мнимое сожительство императрицы с Распутиным.

Кстати — императрице Гермоген тоже послал телеграмму с просьбой о встрече, но ответ был ее краток и холоден: «Нужно повиноваться властям, от Бога поставленным».

Премьер-министр Коковцов вспоминал: «Гермоген тут же послал Государю телеграмму с просьбою об аудиенции, намереваясь раскрыть перед ним весь ужас создающегося положения, а тем временем покровители Распутина, а может быть, сам „старец“, поспешили лично передать о всем случившемся. По крайней мере, уже 17-го января днем Саблер (обер-прокурор Священного Синода. — А. Ш.) получил от Государя телеграмму Гермогена с резкою собственноручною надписью, что приема дано не будет и что Гермоген должен быть немедленно удален из Петербурга и ему назначено пребывание гденибудь подальше от Центра. Смущенный всем случившимся, Саблер был у Макарова, потом приехал ко мне посоветоваться, что ему делать, и в тот же день поехал в Царское Село, пытаясь смягчить гневное настроение. Ему это не удалось. В тот же день, около 6-ти часов он сказал мне по телефону, что встретил решительный отказ, что все симпатии на стороне Распутина, на которого — как ему было сказано — „напали, как нападают разбойники в лесу, заманивши предварительно свою жертву в западню“, что Гермоген должен немедленно удалиться на покой, в назначенное ему место, которое Саблер выбрал в одном из монастырей Гродненской губернии, где он будет, по крайней мере, прилично помещен, а Илиодору приказано отправиться во Флорищеву пустынь около гор. Горбатова, где и пребывать, не выходя из ограды монастыря, и отнюдь не появляться ни в Петербурге, ни в Царицыне. Физического насилия над Илиодором, а тем более Гермогеном употреблять не позволено во избежание лишнего скандала, но дано понять, что в случае ослушания не остановятся и перед этим, так как не допускают возможности изменения твердо принятого решения и находят даже, что все явления последнего времени представляются естественным проявлением „слабости Столыпина и Лукьянова“, которые не сумели укротить Илиодора, явно издевавшегося над властью…

Весь этот инцидент еще более приковал внимание Петербурга к личности Распутина.

В обществе, в Государственной думе и Совете только и говорили что об этом, и меня вся эта отвратительная история держала в нервном состоянии. Дела было масса, посещений, разговоров еще больше; каждый только и говорил о событии дня, а время тянулось без всяких проявлений готовности опальных духовных подчиниться Высочайшей Воле…