Распутин. Три демона последнего святого

После смерти ненавистного им Столыпина архиепископ Гермоген и иеромонах Илиодор воспрянули духом и принялись «развивать успех». Илиодор начал издавать черносотенную газету «Гром и молния», а Гермоген начал «борьбу за чистоту церкви», выступив против введения корпорации диаконисс и чтения «заупокойного чина» по инославным христианам. За диаконисс, вспоминая первые века христианства, ратовал первоприсутствующий в Синоде Московский митрополит Владимир, желавший угодить жаждавшей получения этого чина сестре императрицы Елизавете Федоровне, настоятельнице московской Марфо-Марьинской обители. Гермоген, бывший членом Синода, в декабре 1911 года послал «всеподданнейшую телеграмму» императору, где осуждал «еретические» нововведения, по его мнению, противоречащие канонам православия.

Отношения императрицы с сестрой к тому времени испортились окончательно, поэтому императорская чета поспешила согласиться с мнением Гермогена, тем более что противником введения диаконисс был и Распутин, полагавший, что «архиереи делают диаконисс для того, чтобы завести у себя в покоях бардаки».

У Гермогена и Илиодора от успехов закружились головы, причем закружились настолько, что они решили ни много ни мало избавиться от Григория Распутина, чтобы занять освободившееся место духовных друзей и наставников царя и царицы. Помимо зависти сыграла свою роль и нетерпимость Распутина к агрессивности «союзников», что в глазах заговорщиков ставило его на одну доску с «проклятыми либералами».

Потрясающе самонадеянной была эта парочка! Илиодор, приехавший в Петербург по делам своего «Грома и молнии», остановился у Гермогена в Ярославском подворье и начал подбивать того пригласить Распутина к себе якобы для дружеской беседы, а затем «обличить его, запереть его в угловую комнату, никого до него не допускать… подавать в комнату пищу и даже горшок». Пока старец томился бы в заключении, Гермогену надлежало пасть в ноги императору и молить его об удалении Распутина в ссылку.

16 декабря 1912 года заговорщики начали действовать. В помощь себе они позвали юродивого Митю Козельского, бывшего некоторое время, еще до Распутина, в фаворе у императрицы (Митя Козельский винил в своем отстранении от двора Распутина и держал на него зло), публициста из патриотов Родионова, время от времени помогавшего Илиодору писать памфлеты, и еще четырех свидетелей — трех священников и одного купца. Самого Илиодора отправили за Распутиным.

Илиодор привез на Ярославское подворье ничего не подозревающего Распутина, а вскоре туда явился запоздавший было Митя — и действие началось. «Только я хотел раскрыть рот, — вспоминал Илиодор, — как… Митя с диким криком: „А-а-а! Ты безбожник, ты много мамок обидел! Ты много нянек обидел! Ты с царицею живешь! Подлец ты!“ — начал хватать „старца“ за член. „Старец“ очень испугался, губы у него запеклись, он, пятясь назад к дверям, сгибался дугою… Наконец… он дрожащим голосом произнес: „Нет, ты — безбожник! Ты безбожник!“

Конец препирательствам положил Гермоген, приказавший Илиодору начать „обличения“. Стоило Илиодору закончить, как Гермоген в епитрахили и с крестом в руках закричал на Григория:

— Говори, бесов сын… правду ли про тебя говорил отец Илиодор?

„Старец“… проговорил замогильным голосом со спазмами в горле:

— Правда, правда, все правда!

Гермоген продолжал:

— Какою же ты силою делаешь это?

— Силою Божию! — уже более решительно отвечал „старец“.

Гермоген, схватив „старца“ кистью левой руки за череп, правою начал бить его крестом по голове и страшным голосом, прямо-таки потрясающим, начал кричать: „Диавол! Именем Божиим запрещаю тебе прикасаться к женскому полу! Запрещаю тебе входить в царский дом и иметь дело с царицей… Святая церковь своими молитвами, благословениями, подвигами вынянчила великую святыню народную — самодержавие царей. А теперь ты, гад, рубишь, разбиваешь наши священные сосуды — носителей самодержавной власти!“»

Затем Гермоген потащил Григория в храм, куда за ними последовали только Илиодор и Родионов. «Остальные, пораженные странным зрелищем, остановились в дверях храма и с испуганным видом дожидались, что будет дальше… — писал Илиодор. — Гермоген по-прежнему дико кричал: „Поднимай руку! Становись на колени! Говори: клянусь здесь, пред святыми мощами, без благословения епископа Гермогена и иеромонаха Илиодора не преступать порога царских дворцов!..“ Григорий, вытянувшись в струнку, трясясь, бледный, окончательно убитый, делал и говорил все, что ему приказывал Гермоген… Что было дальше, я положительно не помню».

Навряд ли Илиодор писал полную правду, но покушение на Распутина (по словам самого Григория, его хотели убить или хотя бы оскопить) действительно имело место.

Каким-то чудом вырвавшись из рук заговорщиков, Распутин прямиком отправился к Марии Головиной и Ольге Лохтиной. Он не понимал, что могло произойти с Илиодором и Гермогеном, чтобы те решились на подобное бесчинство. Лохтина с Головиной звонили Илиодору и уговаривали его пойти на мировую со старцем.