Распутин наш

Ни о чём подобном Распутин в эти минуты не думал. Он делал так, как его учили, опираясь на опыт двух мировых войн и десятков локальных конфликтов.

Следующий после Балаховича — солидный, седой казак, Георгиевский кавалер. Держит марку, не стонет. Большая потеря крови. Сквозной огнестрел. Слава Богу, без повреждения костей, нервов и магистральных сосудов…

— Наилучшим и самым нежным зондом для исследования канала раны и определения степени повреждения является палец хирурга в резиновой перчатке, — констатировал Распутин, погружаясь в кровавый фарш из ошмётков кожи, подкожного жира, мышц, и подмигнул ассистирующему фельдшеру. Увидев, как тот зеленеет, скомандовал, — а ну, быстро на улицу, чтобы через пять минут стоял здесь, как штык, со стерильными руками и ясным взором!

Проводив глазами помощника, опрометью метнувшегося к дверям, доктор продолжал исследование, контролируя состояние раненого… Повезло. Ранящие предметы отсутствуют. Повреждены только мягкие ткани. Надо удалить нежизнеспособные, промыть рану от остатков грязи, поставить дренаж из куска перчаточной резины для эвакуации некротических масс, неизбежно образующихся в зоне молекулярного сотрясения. «Закинуться бы антибиотиками широкого спектра, но чего нет, того нет. Заменю народной терапией…»

Следующий… Опять колото-резаная… Остановить кровотечение. Удалить омертвевшие и сильно загрязнённые ткани для предупреждения инфекции. Приготовить зажимы и самые тонкие иглы — сосуды придётся шить сразу… Свистнуть помощников — нужна обильная ирригация раны изотоническим раствором — не менее двух литров. Оставить рану открытой, не накладывая швов… Гематома… Поврежден крупный кровеносный сосуд. Надо действовать осторожно, удаление может привести к внезапной острой кровопотере.

На плите бесконечно кипятится плотно закрытый бак. Под крышкой плавает алюминиевая миска, собирая обеззараженный, дистиллированный конденсат. Его подсаливают, остужают и со всеми предосторожностями доставляют в операционную. Им промывают и его же вводят внутривенно при больших кровопотерях, чтобы хоть как-то восполнить объём циркулирующей крови.

Распутин после очередной операции едва успел прикрыть глаза, как прозвучал радостный крик казаков, посланных «за зипунами».

— Ваше благородие! Нашли!

Четверо служивых с мистическим трепетом глядели на «сумасшедшего доктора», держа под руки изрядно струхнувшего очкарика семитской внешности в форме вольноопределяющегося, возможно, из недоучившихся студентов. Увидев немецкий мундир Распутина, выглядывающий из под халата, студент вытаращил глаза, нервно сглотнул и хотел дать стрекача, если бы не крепкие руки придерживающих его казаков.

— Аптекарь?

— Он самый, ваше благородие, не сомневайтесь. У сибиряков одолжили. Они своих раненых с обозом отправили, а этот остался не у дел. Вот и сговорились…

Студент покорно кивнул, жалобно зыркнув на суровых станичников. Стало понятно, что разговор был коротким, но содержательным.

— О чем сговорились? — усмехнулся Распутин, — я что-то не вижу удовлетворения на челе юноши от заключенной сделки.

— Да не с ним, — покосившись на студента, нахмурились казаки. — У них старшим — полковой лекарь, он распорядился… На взаимообразной основе…

— На какой ещё основе? — Григорий начал звереть от постоянной недосказанности. — О чём договорились? С кем? Как зовут полкового лекаря?

— А его не зовут, он обычно сам приходит, — раздался молодой, весёлый голос. В проёме двери появилась голова с аккуратными усиками и чуть прищуренными голубыми глазами, прямым носом и слегка оттопыренной нижней губой. — Уж очень заинтриговали меня ваши казачки рассказом про отряд особой важности и чудного доктора, лечащего раненых мёдом. Вот, принёс туесок и требую своего присутствия при священнодействии. Разрешите представиться — старший полковой врач 11-го сибирского полка Михаил Булгаков.

Глава 16 Человек огня

— Ёшки-матрёшки, — вымолвил обалдевший Распутин, глядя в небесные, ярко горевшие интересом к жизни глаза светлого молодого человека.

Булгаков был худощав, гибок, весь в острых углах, как нескладный подросток, двигался быстро, легко, хоть и не слишком свободно. Скованность движений и напускная весёлость — проявление тщательно скрываемой стеснительности — выглядели трогательно и совсем не портили впечатление первых мгновений знакомства. Увидев под белым халатом Григория воротник кайзеровского мундира, он округлил глаза, но быстро собрался, погасив плещущееся во взгляде удивление и ничем более не проявляя своего любопытства.

— Вы же сейчас должны работать в земской больнице где-то под Смоленском, — плохо контролируя полёт своих мыслей от неожиданной встречи, продолжил Григорий, но тут же прикусил губу, чтобы не зародить лавину вопросов, с риском быть похороненным под ней.

Булгаков вскинул на Распутина глаза, плавно меняющие свой цвет с голубого на маренго, и спокойно, будто осведомившись о погоде, спросил:

— Простите, мы разве знакомы?