Распни Его

«Движение может переброситься на железные дороги, и жизнь страны замрет в самую тяжелую минуту. Заводы, работающие на оборону в Петрограде, останавливаются за недостатком топлива и сырого материала; рабочие остаются без дела, и голодная, безработная толпа вступает на путь анархии, стихийной и неудержимой. Железнодорожное сообщение по всей России в полном расстройстве. На юге из 63 доменных печей работают только 28, ввиду отсутствия подвоза топлива и необходимого материала. На Урале из 92 доменных печей остановилось 44, и производство чугуна, уменьшаясь изо дня в день, грозит крупным сокращением производства снарядов.

Население, опасаясь неумелых распоряжений власти, не везет зерновых продуктов на рынок, останавливая этим мельницы, и угроза недостатка муки встает во весь рост перед армией и населением.

„Правительственная власть находится в полном параличе и совершенно беспомощна восстановить нарушенный порядок. России грозит унижение и позор, ибо война при таких условиях не может быть победоносно окончена“»…

* * *

За Невой-рекой широкой
Змей-Горынище лежал.
Сто голов у злого змея,
Сто кровавых острых жал.
Я на змея вышел в поле.
Али мне себя беречь?
И — в чешуйчатое брюхо
Угодил мой верный меч…

А. В. Амфитеатров

«БОЖЕ, ЦАРЯ ХРАНИ» — слова, которые перестали волновать сердце так называемого передового русского общества и вместе с ним городской черни. Они стали ненавистны для них. Царь православный превратился в их представлении в того страшного Змея Горыныча, которым пугали детей в сказках. Сто лет твердили, что этого кровавого змея надо устранить и уничтожить. И вот поднялся ветер революции.

День 27 февраля был пасмурный, тусклый. Большими хлопьями мягко падал снег. Дали заволакивала белесая, мутная пелена. Все было бело, торжественно, призрачно, и какая-то особая, почти сказочная, таинственная красота стояла над запорошенным северным полночным городом.

Рано утром на перекрестке полупустынных улиц в отдаленной части на Выборгской стороне раздался долгий пронзительный свист. За ним последовало трехголосое трио — громкий, протяжный крик с растяжкой на последнем звуке: «Го-го-г-о-о». А потом снова зазвучал призывный свист.

Три парня: два в черных поддевках, один в коричневом кожаном пальто, в сапогах с короткими порыжелыми голенищами, в шерстяных, сплющенных спереди, каскетках, с красными вязаными шарфами на шее, — приложив пальцы к губам, раздувая щеки, усердно свистели на весь квартал. Вдали, в тусклой, снежной перспективе улицы, появились новые группы свистунов. «Го-го-го», — отозвалось оттуда и понеслось дальше.

Из ворот и подворотен, из заснеженных домов и домиков, из подвалов и чердаков — начали появляться черные фигуры. Скоро широкая белая улица почернела от множества людей. Тысячи мужчин, женщин, мальчишек и девчонок соединились, сгрудились, составили как бы одно существо, имя коему толпа.

В это время на патронном заводе у Невы зловеще выли сирены. Туда со всех сторон спешили из Полюстрово и Охты новые толпы рабочих. На перекрестках к идущим присоединялись другие мятежные сборища. Черная масса росла, множилась и нестройной лавиной двигалась вперед.

И чернели, как тучи, толпы людей,
И, как тучи, сшибались толпы с толпами,
И, как в тучах, в толпах гремел гром
И сверкали молнии смерти.
И — распластавшись над городом
Желтым, отвислым брюхом,
Как старый, голодный паук, —
Хохотала и выла в тысячу пастей
Тысячеголовая ненависть…

А. В. Амфитеатров