Распни Его

«Народные волнения, начавшиеся в Петербурге, принимают стихийный характер и угрожающие размеры. Основа их — недостаток печеного хлеба и слабый подвоз муки, внушающий панику, но главным образом полное недоверие к власти, неспособной вывести страну из тяжелого положения. На этой почве, несомненно, разовьются события, сдержать которые можно будет временно ценою пролития крови мирных граждан, но которых при повторении сдержать будет невозможно. Движение может переброситься на железные дороги, и жизнь страны замрет в самую тяжелую минуту…

Правительственная власть находится в полном параличе и совершенно бессильна восстановить порядок… Государь, спасите Россию; ей грозит унижение и позор. Война при таких условиях не может быть победоносно окончена, так как брожение распространилось уже на армию и грозит развиться, если безначалию и беспорядку власти не будет положен решительный конец.

Государь! Безотлагательно призовите лицо, которому может верить вся страна, и поручите ему составить Правительство, которому будет доверять все население. За таким Правительством пойдет вся Россия, одушевившись вновь верою в себя и своих руководителей. В небывалый по ужасающим последствиям и страшный час иного выхода нет и медлить невозможно».

В этот день Родзянко видел, как по льду Невы широкой лавой шли толпы. Опершись на палку, он стоял у берега, небритый, сумрачный, и что-то холодное, тревожное пробегало в груди. Пристальным взором он смотрел на двигавшуюся вдали массу. От переносицы к высокому лбу поднимались резкие, крутые изломы. Тяжелые складки ослабевшей, старой кожи свисали над глазами, под которыми бороздили глубокие морщины. Губы были плотно сжаты. Все выражение лица было суровое, резкое и властное. Он напряженно думал, и это было сразу видно.

Родзянко не скоро очнулся. Черная лавина людей приковывала его внимание, а в мозгу шла своя независимая работа. Он вспоминал и мысленно перечитывал телеграмму, посланную Царю; она казалась ему дельной, убедительной и горячо написанной. Он думал о событиях, которые поставили его перед роковыми решениями; он думал о страшной загадке: к каким берегам приведут эти события. Он не чувствовал особой близости к массам; знал, что и сам для них чужой. Но судьбу свою связал с бунтовщиками, и уже нет возврата назад.

— Совсем как черва ползет, — сказал кто-то вблизи.

Родзянко повернул голову. Рядом с ним на пустынной набережной остановился человек из народа; быть может, мастеровой, мелкий лавочник или бакалейный приказчик. В другое время Родзянко не стал бы разговаривать, но сейчас его потянуло, как Гарун-аль-Рашида, узнать, как относятся к событиям эти простые люди, именем которых пользуются все политические деятели и он в том числе.

— Скажи, братец, что ты думаешь вот по поводу этих… — Родзянко хотел было сказать «беспорядков», но остановился; ему показалось, что этого говорить нельзя, и он добавил: — Вот этих народных волнений? — Он кивком головы указал в сторону переходивших.

— Что мы можем сказать, барин. Вам, наверно, виднее. Отец мой всегда говорил: «Бога бойся, сынок, Царя чти, властям повинуйся»…

— А если власти ни к черту, — перебивая, с гневом выкрикнул Родзянко.

— Ну, барин, да ведь и на это есть текст из Священного Писания. «Несть власти аще не от Бога». А если каждый из нас начнет осуждать начальство, то какой же выйдет толк?..

— К черту с твоими рассуждениями, — побагровев, раздраженно, закричал Родзянко и прибавил презрительно: — Псалмопевец. Кутья подлая…

Родзянко круто повернулся и пошел прочь. А человек из народа с удивлением и недоумением смотрел на высокую, плотную фигуру в черном пальто с бобровым воротником и не понимал, почему так разозлился богатый, важный барин.