Распни Его

— Вот сообщения газет. Они с большим оптимизмом, на высоких мажорных нотах пишут о радостном событии, открывающем зарю новой жизни.

— Ce ne sont là que des mensonges, des inventions des journaux. Je crois en Dieu et en armée. Ils ne nous ont pas encore abandonnés…[10]

— Государыня, не только Бог оставил, но и вся армия присоединилась к революции. Увы, скольжение в пропасть видели очень многие, и, к несчастью, этого не видели вы, упорно закрывая глаза на то, что было вокруг…

Великий князь чувствовал, что он говорит безжалостные слова. Ему показалось, что только в этот момент, может быть, в первый раз, Императрица пала духом. Он вывел также заключение, что она поняла, какое зло причинила России и трону распутинская вакханалия.

Спустя два дня, Великий князь снова был у Императрицы. Она не могла больше говорить. Она плакала навзрыд, рыдала и просила то и дело сказать, что она должна делать. Распухшие глаза были красны от слез. В эти роковые дни она проходила через последние, наивысшие страдания. Она поднялась на Голгофу; ее распинали, в душу ее вбивали гвозди, и сочилась незримо для всех кровь из нанесенных ран.

Голгофу Царица преодолела. Уже 7 марта посетившая ее гофмейстерина Елизавета Алексеевна Нарышкина сообщила знакомым: «Была у Императрицы. Она спокойна, очень кротка, у нее необыкновенное, непостижимое величие души. Мне кажется, она не вполне отдает себе отчет в непоправимости совершившегося. Ждет Государя. Просила отслужить напутственный молебен, — ей отказали. Плакала, когда сообщили, что в церквах больше не поминают благочестивейшего Царя. Сейчас и это прошло. Она мне сказала:

„Бог сильнее людей. Христа евреи мучили, первосвященники Его проклинали, чернь над ним глумилась, — Ему плевали в лицо и били по ланитам, потом Его распяли. Но Христос воскрес, воссиял, смертью победил смерть и нам показал путь жизни. Меня не страшат испытания; я не боюсь мук, ни клеветы, ни глумления. Господь все видит. Он мой помощник и покровитель“».

Восьмого марта генерал Корнилов, по приказу Временного правительства, арестовал Царицу. Революция делала свое дело. Отречения Царя было мало: голодный зверь жаждал крови. Пропаганда звала улицу к расправам, к убийствам. А толпа страшна и беспощадна, когда у нее горят по-волчьи глаза, ноет чувство неудовлетворенной мести и кровавой бешеной слюной брызжет изо рта.

Отречение

Утром 25 февраля из губернаторского дворца в Могилеве на Днепре вышел невысокого роста человек в серой черкеске, стройно облегающей фигуру, с Георгием 4-й степени на груди и в черной папахе. За ним шел высокий полковник в длинной шинели серого солдатского сукна и другой полковник пониже с погонами офицера Генерального штаба. Группа прошла вдоль решетки городского сквера, пересекла Днепровский проспект и по широкой лестнице поднялась в большое здание казенного типа.

В этот час на улице и на площади было обычное движение. Для человека чужого, нерусского, появление этой группы совсем не бросилось бы в глаза. Скромно вышли, скромно прошли и незаметно скрылись. Никто впереди и по бокам не гарцевал на коне, никто не разгонял толпу, никто не трубил в трубы и не провозглашал ничего. Жизнь текла обычным порядком. Только военные становились во фронт и отдавали честь, а штатские низко снимали шапки и долгим взглядом провожали прошедшего человека. Только это отчасти и говорило, что среди людей прошел кто-то не совсем обыкновенный.

Действительно, этот невысокий, скромно одетый человек, прошедший без помпы и церемоний, был тот, кого Церковь называла «благочестивейшим», кто олицетворял Россию, был краеугольным камнем в ее историческом строении и кто был Верховным главнокомандующим вооруженными силами огромной империи. Тихая, спокойная, благородная скромность Царя была скромностью всей земли Русской, всего народа. Она была его украшением, его подлинным величием.

Полтора года тому назад Русская армия оказалась в трагическом положении: без снарядов и патронов она должна была отступать в глубь страны; к середине августа были оставлены Польша, Литва, Белоруссия и часть Курляндии. 16 июля военный министр генерал Поливанов сообщил правительству о тяжком положении на фронте; свой доклад он начал словами: «Считаю своим гражданским и служебным долгом заявить Совету Министров, что отечество в опасности… На темном фоне материального, численного и нравственного расстройства армии есть еще одно явление, которое особенно чревато последствиями и о котором нельзя умалчивать. В Ставке Верховного главнокомандующего наблюдается полная растерянность. Она тоже охватывается убийственной психологией отступление и готовится к отходу в глубь страны, на новое место. Назад, назад, назад — только и слышно оттуда»…