Да, она приняла удар одна. В трагические дни Царицу покинули все. Нужно было обладать большим гражданским мужеством, чтобы в эти дни не убояться показать свою симпатию или проявить участие к женщине, которую русское общество огулом считало виновницей катастрофы. Мужество в эти страшные дни вообще оставило русских людей, и они его не проявили. Катились в пропасть, а видели зарю новой жизни. Одни благоразумно отошли подальше; другие самодовольно облачились в прокурорскую тогу: «Мы предвидели, мы предупреждали, мы подавали советы, нас не послушали, и вот результат»… Третьи просто злорадствовали, удовлетворяя чувство ненасыщенной ненависти. Четвертые больше всего думали о делах своих, старательно помышляя о том, как спастись и незатронутыми выйти из грозы, потрясающей основы. Никто не пришел к Царице со словами смелыми, бодрыми и сильными, чтобы поддержать ее дух в трагические минуты. Никто не предложил себя и свое оружие для попытки, пусть даже безнадежной и заранее обреченной, остановить ход событий и спасти трон. Кругом нее была жуткая пустота одиночества. Только немногие разделили ее волнения, тревоги и скорбь: Бенкендорф и Боткин, да простые русские души — Анюта, комнатная девушка, и Алексей Андреевич.
Потоки революционных событий неслись и гудели в непосредственной близости от Царского Села. В любую минуту искры пожара могли перекинуться на Александровский дворец. Царица отчетливо сознавала эту огромную роковую опасность и ее больше всего боялась. Когда вечером 28 февраля в поздний час пришло известие о том, что весь Петербургский гарнизон перешел на сторону бунтовщиков, что правительство перестало существовать и министры находятся под арестом, что в столице царит анархия, льется кровь и Таврический дворец стал штабом революции, — Царица крикнула Бенкендорфу: «Я надеялась на Бога, на Его помощь и милость, но и Он нас оставил. Вот совершается над Россией гнев Божий, суд Божий»… И не докончив слов, она вышла из гостиной.
Как потом и почему она оказалась в классной комнате сына, она не могла припомнить. Она сидела на табурете в состоянии, которое после ей самой казалось странным и необъяснимым. Сознание ее было затуманено. Она видела над собой плывущие потоки вод. Волны катились и переливались, не покрывая ее. Как будто стеклянное дно ограждало ее, и через это дно она видела бешеную массу проносящейся воды. Потом сверху упала кровяная капля и все сразу окрасилось в багряный цвет. Напряжением внутренних сил она встряхнула себя. «Надо овладеть собою», — мелькнула мысль. Недаром в жилах ее текла мужественная кровь. Она встала, и опять к ней вернулась сила, двигающая ее вперед. Если бы дело касалось только ее, она не устрашилась бы. Ее самое не смутили бы крики темной, анархической толпы, которые раздавались в эти дни: «Долой Алису… Долой гессенскую немку… Долой монархию»… Но дело касалось мужа, сына, трона и России. Она должна бороться до последней возможности.
Царица переборола мучительное томление духа. Она решила пригласить Великого князя Павла Александровича. Страх за грядущее отнимал у нее покой, но он же возрождал и удесятерял ее духовную сопротивляемость. Еще недавно, после убийства Распутина, она отказалась принять Великого князя, когда он пришел просить ее о смягчении судьбы своего сына. Теперь она сама умоляла его прибыть к ней немедленно. Перед лицом событий, ломающих все, она сломила свою гордость и свое ожесточенное негодование, которое питала к членам династии.
— Государя нет здесь, — сказала она Великому князю. — Некому принять меры, необходимые к подавлению бунта. Военные власти проявили малодушие и трусость. Государь вряд ли знает о настоящем положении дел в Петрограде. Если ему кто-либо сообщает о происходящем, например Родзянко, то можно опасаться, что сведения ему передаются в соответствующем освещении, дабы вынудить его к принятию их требований. Поезжайте на фронт. Попробуйте привести людей, которые будут нам верными. Надо любой ценой спасти трон, находящийся в опасности. Нельзя допустить, чтобы бунт петербургских рабочих привел к крушению государства.
— Я не могу исполнить этого поручения, — ответил решительно Великий князь. — Я не был начальником гвардии. Ни она меня, ни я ее — мы друг друга не знаем. Я для гвардии человек чужой.
— Господи, да разве можно останавливаться над такими вопросами? — заметила с горечью Царица. — Сейчас дорога каждая минута. Нужна инициатива без промедления; нужно противодействие бунтующим силам.
— Я сомневаюсь в целесообразности моего участия, — возразил Великий князь. — Моя инициатива в этом направлении ничего не даст. Скажу откровенно: у меня создалось такое впечатление, что сейчас все войска разложены и революционизированы. Таково дыхание в воздухе. Все жаждут перемен: от генералов и общества до народных низов. Люди устали от войны, и эту усталость использовали революционеры. Я вам советую: напишите письмо Ники и пошлите с кем-нибудь из флигель-адъютантов. Ему лучше известно, на кого можно опереться. Пусть сам распорядится, как нужно.