Расовый смысл русской идеи. Выпуск 2

Средневековая новгородская живопись (как и архитектура) дает основания говорить о суровости не просто характера, но всего мировосприятия новгородцев. Так, если в образе Спаса на среднерусских иконах «звучит тема “Умиления” и та интонация, которая может быть выражена эпитетом “Всемилостивый” Спас», то Спас икон новгородских близок к «суровому и грозному типу Пантократора, Вседержителя» [17]. Святые Борис и Глеб для новгородского художника – это прежде всего павшие от руки врага воины; они изображаются не прекраснодушными, исполненными милосердия мучениками (как на московских иконах), а ширококостыми, мужественными витязями, в руках у которых – крест и меч. Суровы образы и других святых. Их лики «нахмурены и неприступны, жесты внушительны, формы массивны, силуэты тяжеловесны» – все в них выражает «идеал духовной непреклонности, заступничества и подвига» [18].

Суровому, мужественному характеру соответствует и многократно отмечавшийся исследователями [19] лаконичный стиль речи новгородцев. Здесь явно не любили бросать слова на ветер – и потому умели обходиться немногими, но предельно выразительными. Официальные заявления Новгорода ХII-ХIII вв. словно вырублены на камне; таково, например, послание великому князю Ярославу Ярославичу, который в 1270 г. двинул на Новгород ордынскую рать: «Княже, сдумал еси на святую Софью; поеди, ать иэъмрем честно за святую Софью; у нас князя нетуть, но бог и правда и святая Софья, а тебе не хочем» [20]. «Оударил еси пятою Новъгород», – так был квалифицирован там поступок внука Юрия Долгорукого Мстислава Ростиславича, променявшего в 1176 г. новгородское княжение на ростовское [21]. Важно отметить, что в новгородских летописях этой фразы нет; ее приводит суздальский летописец – писавший в совершенно иной манере и, конечно, не способный так стилистически обработать ответ новгородцев. Можно поэтому считать, что перед нами точная запись новгородской фразы и что речевой лаконизм действительно был присущ новгородцам вообще – а не одним только тамошним летописцам. О том же свидетельствуют и записки новгородцев, побывавших в ХIII–XIV вв. в Константинополе – Добрыни Ядрейковича, Стефана и других.

Впрочем, подлинные шедевры подобного стиля чаще встречаются именно у летописцев. Сравним, например, два сообщения об окончании внутренних смут – суздальской летописи под 1216 г. и новгородской под 1220 г. «…Но пакы Бог и крест честный и молитва отца их и дедня введе я (Константина и Юрия Всеволодичей – А. С.) в великую любовь … и бысть радость велика в земли Суждальстеи, а дьявол един плакате своея погибели», – пишет суздалец [22]. А вот как излагает абсолютно ту же мысль новгородец: «Богом и святою Софиею крест възвеличян бысть, а дьявол попран; а братья вся въкупе быша» [23].

Краткость, простота и ясность изложения, присущие литературным памятникам Новгорода, связаны также с той особенностью новгородской ментальности, которая лучше всего раскрывается в записках новгородских путешественников. Деловитость и предельная конкретность, с которой описываются греческие диковинки; схожесть записок со служебными отчетами, в которых заботятся лишь о точности передачи фактов, – все это ясно указывает на присущий новгородцам трезвый, практичный, тяготеющий к конкретности склад ума. Новгородец «не терпел сложных иносказаний, схоластически-напряженных умствований» [24]; эта его особенность проявилась и в новгородской иконописи. Не случайна распространенность в ней «житийных» икон – этих точных и подробных иллюстраций к житиям конкретных святых; – не случайны предельно простая композиция новгородских икон ХIII – ХV вв., их ясный, не затененный «лишними» фигурами сюжет, их многочисленные поясняющие надписи. Смотревшему на новгородские иконы не было нужды сосредоточенно вникать в оттенки душевного состояния, чувств и раздумий персонажей – эти последние изображались «как нечто решенное», «обладающее дельностью и односложностью внутреннего состояния». Получались «четкие и внушительные “формулы”, рассчитанные на массовую доступность, наглядность художественного образа», на «активность восприятия, а не ровную, мягкую сосредоточенность».

Да и сами «формулы» являют собой «не философов, а подвижников, наставников среди простолюдинов» [25].