Раса хищников

Странная у нас сложилась атмосфера: подоспел еще скандал со списком Вильдштайна^[200], по-моему, очень глупый. Тем не менее пресса уделяет много внимания таким эксцессам, превращая их в проблемы общенационального масштаба. Заметно снизился уровень публичной жизни, прежде всего интеллектуальный. Трудно связывать это непосредственно с уходом Милоша, но что-то тут все же есть; присутствие одного человека подчас бывает очень важным. Совершенно случайно около кровати я обнаружил томик избранных критических сочинений Янека Блонского^[201] и в очередной раз восхитился его отточенным стилем. По сравнению с ним большинство публикуемых нынче рецензий — провинциальные сплетни.

Еще в «Зешитах» есть интересная статья Кшиштофа Тарки о возвращении Цат-Мацкевича^[202] на родину в июне 1956 года. Цат в течение ряда лет пытался установить контакт с родиной, которую, кстати, представлял в Лондоне господин Райх-Раницкий^[203], в то время польский консул. Раницкий близко Цата не подпускал, в визе не отказывал, но и советов не давал, потом приехал еще Путрамент^[204], и все закончилось возвращением премьер-министра эмигрантского правительства в Польшу. В разделе «Крупицы истории» я нашел довольно неожиданный материал Петра Дашкевича о группе французских биологов, состоявших в коммунистической партии. Дашкевич рассказывает, как в период сталинизма Политбюро партии заставляло их признать авторитет советского шарлатана Лысенко и как самый выдающийся из них, Марсель Пренан, пытался этому давлению противостоять.

Когда человек долго пребывает в загрязненной среде, он привыкает к ней, и только когда поднимется на какой-нибудь Каспровы Верх^{51}, начинает понимать, что значит чистый воздух. Именно так было раньше с чтением парижской «Культуры», а сейчас — «Исторического альманаха». Меня поражает царящая там свобода, с которой высказываются весьма спорные, а иногда и дерзкие идеи.

Бомба свободы высказываний взорвалась над нашей частью мира, что не сказалось, к сожалению, на качестве этих высказываний. О некоторых вещах не говорят совсем, а о некоторых, чаще всего глупых, говорят очень охотно. Российское телевидение, например, пригласило меня выступить в программе о бессмертии человека. Предполагалось, что полтора десятка профессоров побеседуют о том, что будет, когда люди станут жить вечно, ну или по крайней мере лет пятьсот. Я отказался, потому что никогда никакое бессмертие нам не грозит. Ничто не приводит меня в такое отчаяние, как разговоры о ерунде.

Немцы, несмотря на то что потерпели в сорок пятом ужасное поражение, закончили войну все же с не самым плохим интеллектуальным капиталом. У нас с этим дело обстоит хуже. Видно это, например, когда читаешь о политических карьерах. В течение пятнадцати лет одни и те же люди продолжают оставаться на вершине власти, а тем временем во Франции, Германии или Испании менялись уже целые политические команды. Как будто некем заменить политиков, которые — грубо говоря — уже вышли из употребления. Это внушает мне тревогу. Есть же различные правые силы: английские тори, немецкие христианские демократы — а у нас Вжодак^[205] и Гертых^[206]. У Гертыха, как я слышал, высшее образование есть, но высшее образование не является противоядием. Разум вообще нельзя внедрить в голову насильно.

Немного у нас умных, образованных и свободно мыслящих людей, которые способны избавиться от социалистически-марксистского наследия ПНР. Михал Зелинский^[207], единственный человек, которому я доверяю, если речь идет об экономике, в прошлом номере «Тыгодника» старается деликатно объяснить никчемность антиприватизационных концепций «Лиги польских семей». Попытки политиков Лиги повлиять на законодательную деятельность так наивны и неестественны, что серьезная дискуссия, с одной стороны, необходимая, с другой — кажется бессмысленной. Неверно, что с помощью разумных аргументов можно переубедить тех, кто придерживается неразумных убеждений. Ведь они судорожно цепляются за свои убеждения, так как ничего другого у них нет.

Февраль 2005

Мамонты и политика^{52}

Начну свои рассуждения издалека, обратившись к седому прошлому. На классический вопрос «unde malum» — «откуда берется зло» — у меня есть такой ответ: псе началось сто — сто двадцать тысяч лет назад, в верхнем четвертичном периоде, когда наши далекие предки перебили всех мамонтов вместе с уймой других гигантских млекопитающих. Это отнюдь не означает, что я чувствую себя ответственным за вымирание мамонтов, но от памяти, сидящей в наших генах, никуда не денешься.

И в благоприятных для проявления зла обстоятельствах инстинкты вырываются наружу.