Раса хищников

Потом израильтянин достал разные мои книги, которые я должен был по его просьбе подписать, и засыпал меня комплиментами; сказал, что отнюдь не считает меня научным фантастом, а выше всего ценит «Высокий замок». Мне кажется, что больше всего читателей у меня сегодня не в Польше, а далеко за ее пределами: это похоже на круги, расходящиеся от брошенного в воду камня. Я заключил три экзотических договора — с Кореей, Тайванем и континентальным Китаем, но и на Западе меня опять начали переиздавать. Впрочем, я утверждаю, что литература — существо смертное, и 95 процентов написанных во всем мире книг подлежат полному забвению. Мировая библиотека, включая произведения лауреатов Нобелевской премии, — это огромный некрополь. А что будет со мной — увидим.

В конце беседы мы оба выразили сожаление, что у нас отобрали Львов. Мой гость недавно побывал в своем — нашем — родном городе и поразился, что польский дух его покинул, а приезжие из Украины ничего не знают о том, что поляки веками здесь трудились. Глядя на памятник Мицкевичу, они спрашивают, кто это. Sic transit gloria mundi^{49}.

Когда я услышал это, у меня резко испортилось настроение. Лучше бы вообще ничего не помнить, но я не могу забыть о Львове. И поэтому со смешанными чувствами читаю в газетах заголовки типа «Свободный Львов». Ющенко представляется мне очень хорошим политиком, он скорее всего намерен как-то залечить рану, каковой стала для России потеря Украины. Получится ли это у него, не знаю, но желаю удачи. Узы, которые связывают меня со Львовом, уже никогда не порвутся. Я никогда не перестану ощущать себя львовянином и тосковать по городу, где провел детство и юность.

Февраль 2005

Пустые места^{50}

Пришел новый номер журнала «Зешиты хисторычне»^[190], в котором опять много ценных материалов, с большой статьей Марека Корната о переписке Гедройца^[191] и Милоша^[192]. Читая ее, я подумал, что едва Милош умер, как о нем словно бы забыли, и мало кто теперь ссылается на его мнение. А в то же время подтверждаются его опасения, прежде всего политического характера.

Милош очень не любил крайне правых. «Польская душа, — писал он Мареку Скварницкому^[193], — неизменно обращается к правым силам, как будто в нее встроена магнитная стрелка, указывающая это направление. /…/ Опыта нашего столетия — прежде всего я имею в виду межвоенный период — достаточно, чтобы убедиться в том, что польская культура становится бесплодной, если в ней побеждает образ мыслей правого толка. А потому тот, кто думает, будто, устремившись направо, служит Народу с большой буквы, выбирает дорогу, ведущую к застою. Полистайте правую периодику и книги 1918–1939 годов. Ноль. Пустота».

После Нобелевской премии девизом Милоша было: ни в коем случае не стать национальным идолом, очередным пророком^[194]. «Я получаю, — писал он Гедройцу, — сотни писем из Польши /…/ и чувствую, как волосы у меня на голове встают дыбом». Среди писем от молодежи была, например, просьба разрешить назвать харцерский отряд его именем; «отсюда вывод, — комментирует Милош, — что вскоре появятся харцерские отряды имени Витольда Гомбровича^[195]. Польша становится тем, чем по сути своей была всегда: одним большим национальным храмом, в котором Народ находится на алтаре. /…/ Я в самом деле не гожусь для роли идейного вдохновителя польского национализма».

Гедройц хочет, чтобы Милош принял участие в дискуссии в строгом смысле политической, а Милош, как и Гомбрович, отказывается и отвечает, что не собирается поучать соотечественников. Милош не хотел становиться par excellence* политическим писателем, но иногда, правда, не мог сдержаться и выступал публично. Давление его авторитета было велико, и после его смерти многие вздохнули с облегчением: теперь он уже не отзовется и не будет говорить неприятные вещи.

Я очень остро ощущаю его отсутствие: словно пустота образовалась втом месте, где прежде был внушительный авторитет. Зато на сцене снова появились крайне правые, как будто вновь разжалась сжатая пружина: у нас есть «Лига»^[196], которую я, думая о русофильских традициях «Национальной демократии»^[197], называю про себя «Лигой подданных России», у нас есть «Всепольская молодежь»^[198], и все это — просто продолжение «Лагеря великой Польши»^[199], пережеванные остатки напыщенной националистической политики былых времен.