Рана

Я боялась писать о дороге в Усть-Илимск и о том, как сидела во дворе своего дома. Потому что написать об этом значило, что все эти события случились со мной. И я этот опыт прожила. Я сидела в собственном дворе через два дня после маминых похорон, но где-то внутри себя я все еще везла ее в маленьком сером сосуде. Ничего не случилось, просто каждый раз, теряя ее из вида, я теряю ее навсегда. Сегодня мне снился долгий мучительный сон, который был похож на все сны, которые я вижу последние полгода, пока пишу эту книгу. Мы, я и мама, едем куда-то очень долго, а потом, как это часто бывает во сне, что-то важное происходит, и я обнаруживаю себя знающей, что мама мертва. Так случилось и сегодня. Мы неслись на высокой скорости на речной ракете, солнце лупило в окна, я смотрела на черноватую густую воду за бортом. Мы ехали куда-то очень далеко и всю дорогу неспешно о чем-то говорили. А потом мне нужно было отлучиться в туалет. По возвращении я узнала, что мама уже мертва, и чья-то рука тянула мне бумаги из похоронного агентства со списком купленных товаров, услуг и счетом на шестьдесят восемь тысяч четыреста рублей семьдесят шесть копеек. Бумаги были желтые, постаревшие. Я бежала искать маму. Почему, думаю я, в снах, которые могут подарить фантастические метафоры прощания и прощения, казенная рука протягивает мне счет из учреждения? Почему каждый раз, теряя маму во сне, я озабочена тем, как буду ее хоронить? Почему каждый раз я забочусь о ее мертвом теле, но не чувствую ничего, что должен чувствовать человек, потеряв мать? Почему я просто озабочена бытом похорон и деньгами? Почему я не могу увидеть ее лица и не могу посмотреть в ее глаза? Может быть, именно тогда случится этот нежный тихий щелчок и я увижу, как она медленно удаляется от меня. Медленно, как по реке, уплывает и смотрит на меня. А я буду просто смотреть ей вслед, и прощаться, и прощать. Тогда рана сама собой начнет затягиваться, а я услышу потрескивание сближающихся тканей.

На второй день после маминых похорон сестра повезла меня в Старый город, чтобы мы погуляли по плотине и я посмотрела свой двор и школу. Она посадила меня на переднее сиденье, а собаку, помесь овчарки с лайкой, назад. Лана всю дорогу просилась к нам, но Катя строго смотрела на нее, и собака, смущенно поскуливая, забиралась обратно. У подъезда к водохранилищу, которое все привыкли называть морем, мы оставили машину и побрели по дамбе. На дамбу, сказала сестра, уже давно нельзя заезжать, поэтому все оставляют машины на стоянке и гуляют здесь по дороге. Мы шли к смотровой площадке на Лысой горе, в сторону ГЭС. Небо было белое и низкое, оно давило и как будто забирало воздух, голова немного кружилась. Она кружилась от голода и сигарет, мы не успели как следует позавтракать, и я не смогла попить кофе, потому что Катя пьет только растворимый, и я, привыкшая каждое утро выпивать по два стакана крепкого кофе, сваренного в гейзере, совсем расклеилась. Мы шли мимо рыхлого, подбитого льда. Наступила весна, и на лед выходили только самые рисковые рыбаки. То тут, то там на плоской поверхности льда виднелись темные тропки с проступившей талой водой и черные дырочки прорубей, а вдалеке, уже на границе гавани, несколько рыбаков сидели крохотными мошками на белом листе слившихся на горизонте льда и неба.

Где-то внизу, под рыбаками, был подводный мир села Старый Невон. Чтобы построить город и все, что вокруг, нужно было затопить низину, в которой жили люди. Под водой стоит деревня и храм, они – подводный памятник советской колонизации живой природы и старых поселений. Валентин Распутин в «Прощании с Матерой» писал о строительстве Братской ГЭС, она расположена в четырехстах километрах от нашей Усть-Илимской. Маленький остров съедала большая вода, и все живое дрожало от страха перед новым миром. В детстве я рассматривала водохранилище и знала, что мы живем в надводном царстве, а под нами есть еще один город, в котором живут подводные люди и существа. Ходили байки и о том, что после затопления подводные течения размывали сельское кладбище и гробы всплывали на поверхность воды. Но это, наверное, выдумки, легенды, отражающие страх людей, вызванный близостью темного подводного места, в которое уже нет дороги и которое таит в себе погибель. Были и истории о том, что, катаясь на катере в первые годы после затопления, можно было рассматривать, как сквозь стекло, небольшое мертвое село, а в сухую погоду маковка церкви поднималась над водой. Вместе с селом люди затопили и большой участок леса. Подводный лес погиб и начал гнить, вода от этого гниения зацвела, и летом видно, что холодная прозрачная вода Ангары здесь, в Усть-Илимском водохранилище, превращается в мутную рыже-зеленую. Она, как зеленый туман времени, прячет трагедию. Мир, построенный на гибели других миров, – недобрый мир. Но мы живем в нем, и он постоянно превращается в новый, сам себя поглощая, сам себя забывая.