Ракетный гром

Бородин открыл дверь и разом увидел всех — Павлика, сидевшего верхом на чемодане, Елену, склонившуюся над корзиной, и меньшого, закрученного в пестрое одеяло так, что виднелись лишь маленький розовый носик и глаза — две темные блестевшие пуговки.

— Па-апа! — Павлик бросился к отцу, повис у него на шее. Бородин целовал его в горячие, пахнувшие чем-то знакомым щеки и тянулся к Елене, придерживая рукой Павлика. Елена повернулась, и он прижал ее к груди.

Она, покорная и вдруг обмякшая, повторяла:

— Степан, ты посмотри, посмотри. Посмотри..

Бородин поднял пестрый сверток, придвинул к окошку и долго вглядывался в носик, розовенькие щечки и в пуговки-глазки. Он искал знакомые черты и, найдя их, подмигнул Елене:

— Вот это парняга! Сколько килограммов?

— Сейчас уже восемь.

— Восемь? — Он покачал на руках, определяя вес. — Ну, конечно, восемь! — радостно воскликнул он. Ребенок повел глазенками, зачмокал маленьким ротиком, и Бородину показалось, что он улыбается. — Здравствуй, сынок, здравствуй. Я твой папа, узнаешь? Улыбаешься... Значит, узнал, парняга, своего отца.

— Он ничего не понимает, — заметил Павлик. — Он еще маленький, он даже и не разговаривает, только две буквы выговаривает — «а» и «у». А я знаю всю азбуку... Мама научила...

Степан бросил взгляд на Елену. «Мама... Он привык к ней, мамой называет. Это очень хорошо», — мелькнула мысль.

Елена поняла мужа, качнула головой.

Уже в машине Павлик, сидевший рядом с шофером, сказал:

— Папа, а у нашей мамы тоже есть мама. Ее зовут — бабушка!

Бородин нащупал руку Елены, пожал ее, спросил:

— Не устала?

— Есть немного, — призналась она и, в свою очередь, сказала: — Ну, а как ты тут жил?

— Нормально. Мне что, я все время с людьми. На службе полный порядок...

— Дома как? Небось запустил квартиру? Питался-то где? В военторговской столовой?

Бородин не сразу ответил. Когда машина проскочила «Голубой Дунай» и на пригорке замаячили корпуса офицерских домов, он сказал:

— Питался нормально, Елена. А вот в доме у нас не все в порядке. Посуду сегодня всю перебил.

— Как же это случилось? — удивилась она.

— Случилось... Готовился тебя встретить, решил помыть... Два чайных блюдечка осталось. Ну ты скажи: не медведь ли я! И вроде бы осторожно обращался. — Она слушала его с улыбкой, ей было приятно, что он готовился встречать ее, что он помнил о ней. Бородин рассказал и о курсантах-гусариках, которых он приютил в квартире и которые тайком от него пили вино, и что он собирается прищучить их письмом, которое обязательно пошлет в училище.

— Не делай этого, Степан. Ребята молодые, повеселились, ну и ладно, бог с ними.

— Бог-то с ними, а бутылки оставили замполиту, мол, пусть комиссар свою долю употребит. А я его, черта вонючего, не пыо, организм не принимает. Может, и посуду я не перебил бы, да эти бутылки на глаза попались.

— Ничего, — заметила Елена. — не обеднеем.

«Ничего, — подумал Бородин, — вот если Громов не выручит, из рюмок будем щи хлебать». Он вспомнил, что в доме и продуктов-то никаких нет, и с еще большей злостью снова напустился на курсантов-гусариков, а потом засмеялся:

— Вот так и познал я женскую долю. Не гожусь я в кухарки, хоть ты меня кнутом пори!

Елена зажала ему рот рукой, показывая взглядом на уснувшего сына. Она с минуту не отнимала ладонь, чувствуя, как Степан шевелит горячими губами, целуя ее пальцы.

Они подъехали к дому. Павлик, выскочив из машины, побежал к стайке таких же карапузов, как и он, и начал что-то говорить нм, показывая на родителей. Степан выгрузил узлы и чемоданы, попросил шофера помочь снести вещи, позвал сына:

— Павел Степанович, ты как, останешься здесь или с нами пойдешь?

— Немножечко поиграю, папа.

— Пусть остается, —- сказала Елена. — Управимся с вещами, потом позовем. Хорошо, сынок?

— Немножечко, мама, — просяще повторил Павлик и побежал с мальчишками за угол дома.

Они жили на втором этаже. Бородин хотел было позвонить соседям, чтобы взять ключ, но Елена нетерпеливо толкнула дверь. Она открылась. Бородин просветлел: значит, Громов что-то сделал. Елена вошла в коридор и сразу направилась в спальню, чтобы положить на кровать малыша. Она переступила порог и остановилась.

— Степан, что это такое? В свою ли квартиру попали? Иди сюда, — позвала она, прислонившись спиной к притолоке двери.

— Конечно, в свою. — шагнул к Елене Бородин и тоже остановился изумленный.

На столе, накрытом белой скатертью, он увидел несколько тарелок, маленьких и больших. В трех больших еще дымился парком не то борщ, не то суп. В плоских, с красивым орнаментом и золотистыми поясками по краям, лежали котлеты, от которых тоже шел парок. В салатнице — нарезанная колбаса, а посреди стола возвышались торт и бутылка цинандали. На этажерке, там, где стоял будильник, красовался пышный букет садовых цветов.

— Это ты? — прошептала Елена.

— Нет, — покачал головой Бородин.

— Кто же?

— Не знаю.

— Шутишь! — Ей хотелось, чтобы это было сделано руками Степана, ее мужа... Но он, качая головой, все отрицал и отрицал.

— Посуду я перебил, а это не знаю кто постарался.

— Добрые люди, — сказала Елена.