Ракетный гром

Любови Ивановне не хотелось начинать сразу с письма, которое прислал Виктор и которое встревожило ее.

— Вы от Петра Михайловича? По поводу сына? — Бородин полагал, что генералу Гросулову доложили об обстоятельствах аварии и он сказал жене, что одним из виновников чепе является их сын Виктор. Но Любовь Ивановна совершенно не знала об этом. Она приехала по поводу письма Виктора, присланного отцу. Письмо это не попало к генералу: прочтя его, Любовь Ивановна решила не показывать мужу, а вначале поехать в Нагорное и поговорить с замполитом, которого немного знала.

— Нет, я сама приехала. Петр Михайлович ничего не знает...

— Сомневаюсь, — осторожно сказал Бородин.

— Вы полагаете, он все знает? Скажите, дело это серьезное?

— Разбираемся. Но мне думается, что особой вины вашего сына нет. Он просто оказался неподготовленным. За это спросим с других. Значит, генерал и в семье строг?

Она качнула головой и, немного погодя, сказала:

— Обмана не терпит. Вы представляете, что будет с Витей?

— Ничего не будет, Виктор — солдат, и мы за него отвечаем. Потребуется, защитим...

— Нет, плохо вы знаете Петра Михайловича, Степан Павлович...

— Я бы этого не сказал, — возразил Бородин. — Человек он, конечно, своеобразный, с характером. Но уж не такой, чтобы с ним не сладить.

Это прозвучало так просто, так естественно, что Любовь Ивановна невольно улыбнулась:

— Вам виднее, Степан Павлович, только хотелось, чтобы вы прочитали Витино письмо.

— Какое письмо? Я что-то вас не понимаю, Любовь Ивановна.

— Вот видите, а говорите, что Петр Михайлович знает о письме. Нет-нет, оно у меня, и я боюсь за Витю. Такое написать отцу! Он взорвется как порох! Прочтите, пожалуйста. — Она достала конверт, вынула из него сложенное вчетверо письмо. — Вот оно.

Бородин стал читать:

— «Дорогой папа!

Пишу тебе не как твой сын, а как солдат, как рядовой Советской Армии, и поэтому дальше обращаюсь к тебе по-уставному на «вы»...

Степан взглянул на Любовь Ивановну.

— Интересно, — сказал он. — Занимательное начало.

— «С тех пор как я в нетрезвом состоянии совершил самовольную поездку домой, прошло много времени...»

— Что такое?! — Бородин бросился к окну, словно желая убедиться, действительно ли тут так написано.

— «Историю эту вы хорошо знаете. Я тогда опоздал на вечернюю поверку, и мне все сошло. Старший лейтенант Малко, мой командир взвода, чтобы как-то загладить мой проступок, придумал версию, будто в тот вечер он занимался со мной у себя на квартире, в то время как он хорошо знал, где я был.

До сих пор меня это угнетает. Я думаю, что в части никто не виноват в моей безнаказанности, кроме вас, папа. Видимо, все же тогда вы позвонили в нашу часть. Звонок генерала Гросулова спас рядового Виктора Гросулова от дисциплинарного взыскания. Зная ваше отношение к «тузикам», так вы называете нарушителей порядка, вначале я сильно сомневался, чтобы вы (генерал Гросулов!) могли сделать скидку своему сыну. Теперь же, обдумав все варианты, пришел к выводу: ваш звонок спас меня.

Дорогой папа! Прошу вас, впредь не делайте этого. Я солдат, и, что положено солдату, — пусть совершится!

Рядовой Виктор Гросулов».

Некоторое время Бородин ничего не мог сказать. Он ходил по комнате молча, будто не было Любови Ивановны. Само письмо он воспринял как мальчишескую шалость: взял да и написал, как следует не подумав. Однако, чем больше он думал об этой шалости, тем сильнее поражался поступку старшего лейтенанта Малко и рядового Гросулова: «Я солдат, и, что положено солдату. — пусть совершится!»

Он все ходил и ходил — от двери к окну, от окна к двери. Любовь Ивановна вкрадчиво посматривала на него и ждала, что он скажет: она понимала, если бы письмо попало в руки Петра Михайловича, Витя был бы жестоко наказан, а с этим старшим лейтенантом Малко бог знает что могло бы случиться!

Ома не выдержала, встала, взялась за сумочку.

Бородин сказал: